Адам Смит

Босуэл усомнился в таких чудодейственных свойствах картофеля и заметил, что вся Шотландия живет овсом, но простой народ в Шотландии — здоровый и крепкий. Смит сказал, что патриотизм тут ни при чем. Они немного поспорили и оставили эту тему.

Пробило два часа. Пора было идти, но Босуэлу хотелось еще поговорить со Смитом о докторе Джонсоне и в особенности расспросить его о ссоре, которая произошла между ними несколько лет назад в доме книгоиздателя Уильяма Стрэхена. То, что он был слегка нетрезв, только усиливало это желание. Он уже несколько раз слышал об этой ссоре, но Джонсон не любил говорить о ней, а если заходила речь, отделывался невразумительной руганью.

Босуэл попытался подвести разговор к этой теме. Смит не ругался, но довольно спокойно сказал, что считает доктора немного сумасшедшим. Он знал, что у его гостя есть слабость передавать людям разговоры о них, но в данном случае это его мало беспокоило. Потом, пожав плечами, Смит сказал, что это вовсе не мешает Джонсону быть самым умным и сведущим человеком, какого он знает, хотя многие его сочинения опять-таки бесконечно далеки от здравого смысла.

О ссоре Босуэл так ничего и не узнал…

История этой ссоры любопытна постольку, поскольку она бросает свет на характеры двух крупнейших деятелей английской культуры XVIII века. Интересны в этом смысле и те почти легендарные подробности, которыми история обросла в рассказах современников и потомков.

Характеры Джонсона и Смита были действительно резко различны. Невыдержанность, бесцеремонность, грубая экспансивность первого сталкивались со сдержанностью, холодноватой рассудочностью второго. Джемс Босуэл в одном эпизоде из «Жизни Джонсона», видимо, довольно метко схватил эту разницу. Он рассказывает, что в обществе, где были оба писателя, Джонсон восторженно зачитал чьи-то стихи. Смит, пишет Босуэл, сказал «в своей решительной профессорской манере»: «Очень хорошо, очень хорошо». Джонсон возмутился такой холодностью и стал запальчиво объяснять, чем именно стихи хороши. В связи с этим Босуэл замечает: «Различие между Джонсоном и Смитом очевидно даже из этого небольшого случая. Смит был человеком исключительного трудолюбия[51], и голова его была всегда полна всевозможными проблемами; но в нем не было силы Джонсона, его остроты и живости».

Но вернемся к ссоре. Босуэл слышал о ней через три года от шотландского ученого — историка Уильяма Робертсона. Однако Босуэл, вопреки своему обычаю, не сообщает никаких, подробностей рассказа. Это может означать, что они были либо несущественны, либо неблагоприятны для Джонсона (Маколей недаром прозвал необъективную пристрастность биографов к своим героям lues Boswelliana — болезнью Босуэла).

Умолчание Босуэла сыграло свою роль, породив различные варианты этой истории.

Ее любил рассказывать за своим гостеприимным столом сэр Вальтер Скотт, причем, говорят, подробности от случая к случаю менялись и становились все красочнее. Это было, конечно, в духе великого романиста. Скотт зафиксировал свой рассказ, слышанный им от глазговского профессора Миллара, и в письменной форме. Вот он:

«Мистер Босуэл предпочел опустить… тот факт, что Джонсон и Адам Смит встречались в Глазго. Но профессор Джон Миллар уверял меня, что такая встреча имела место. Смит появился в компании, где был Миллар, только что покинув общество, где он встретился с Джонсоном. Зная, что Смит виделся с Джонсоном, они стали с любопытством спрашивать, что произошло между ними, тем более что доктор Смит казался крайне взволнованным. Сначала Смит только повторял: «Он скотина, он скотина». При ближайшем рассмотрении оказалось, что, как только Джонсон увидел Смита, он набросился на него по поводу какого-то места в его знаменитом письме о смерти Юма. Смит отстаивал истинность того, что он писал. «Что же сказал Джонсон?» — потребовали все ответа. «Ну, он сказал, — отвечал Смит с глубоким чувством возмущения, — он сказал: «Вы лжете!» — «А что же вы ответили?» — «Я сказал: «Вы — … сын!» Так встретились и расстались два великих моралиста, и таков был классический диалог между двумя великими наставниками философии».

Дэвид Юм умер в августе 1776 года. Письмо Смита о его смерти, опубликованное в начале следующего года, представляет собой важный эпизод в его жизни, и о нем будет далее рассказано подробнее. Здесь важно отметить, что вольнодумное письмо было косвенно направлено против официальной церкви и вызвало ожесточенные нападки на Смита со стороны попов и мирян — защитников религии.

Факты, которые рассказывает Вальтер Скотт, ярки и любопытны, но в высшей степени сомнительны. Биографы Смита давно пришли к выводу, что в этом рассказе слишком много несообразностей, чтобы он мог быть истинным: из записей Босуэла известно, что ссора произошла гораздо раньше, чем в 1776 году; Джонсон не бывал в Глазго после 1773 года; и так далее.

Можно, однако, проследить истоки рассказа Вальтера Скотта (и других версий этой истории, имеющихся в литературе). Пожалуй, это важнее, чем сам вопрос о подлинности фактов.