Адам Бид

– Я пришла к одному месту, где лежали кучки щепок и дерну, и села на пень дерева, чтоб подумать, что делать. Вдруг я увидела отверстие под орешником, точно маленькая могилка. Как молния блеснула у меня в голове мысль положить ребенка туда и накрыть его травою и щепками. Я не могла убить его каким-нибудь другим образом. В одну секунду я сделала это… О! он так плакал, Дина… я не могла закрыть его совсем… может быть, кто-нибудь придет и позаботится о нем, думала я, и тогда он не умрет. Я торопливо вышла из лесу, но могла слышать, как он все время кричал; когда я вышла на поля, то была точно прикована к месту… не могла идти далее, несмотря на то что так желала уйти. Я села у стога, чтоб посмотреть, не пройдет ли кто-нибудь. Я была очень голодна, у меня оставался только небольшой кусочек хлеба, но я не могла тронуться с места. После долгого времени, после нескольких часов, показался человек… тот самый, в блузе, и так посмотрел на меня: я испугалась и поспешила уйти оттуда. Я думала, что он пойдет в лес и, может быть, найдет ребенка. Я продолжала путь все прямо и пришла в деревню, довольно далеко от леса. Мне очень нездоровилось, и я была очень слаба и голодна. Там я поела немножко и купила хлеб. Но я боялась остаться здесь. Я все слышала, как кричал ребенок, и думала, что и другие слышат это… и пошла дальше. Но я была очень измучена, и уже становилось темно. Наконец я увидела ригу в стороне от дороги на далеком расстоянии от всякого жилья… она очень походила на ригу в Аббатс-Клозе. «Войду в нее, – подумала я, – и спрячусь в сене и соломе, вероятно, никто не придет сюда». Я вошла. Рига была наполовину наполнена пучками соломы, тут было также и сено. Я сделала постель, совсем назади, где никто не мог найти меня. Я так устала, так была слаба, что стала засыпать… Но – ах! крик ребенка разбудил меня. Мне казалось, что человек, посмотревший на меня так странно, пришел и схватил меня. Но я все-таки заснула наконец и, должно быть, спала долго, хотя и не знала сколько именно, потому что когда я встала и вышла из риги, то не знала, была ли ночь или утро. Но то было утро, потому что становилось все светлее, и я пошла обратно тою же дорогой, которою и пришла. Это было против моей воли, Дина, крик ребенка заставлял меня идти туда, а между тем я была до смерти напугана. Я думала, что человек в блузе увидит меня и узнает, что это я положила туда ребенка. Но я продолжала идти, несмотря на все это; уж я перестала и думать о возвращении домой… это совершенно вышло у меня из головы. Я не видела ничего, кроме этого места в лесу, где зарыла ребенка… Я вижу это и теперь. О, Дина! неужели я никогда не перестану видеть это страшное место?

Хетти крепко обняла Дину и снова задрожала.

Молчание казалось продолжительным, прежде чем она стала говорить:

– Я не встретила никого, потому что было очень рано, и вошла в лес… Я знала дорогу к тому месту, к месту около орешника, и могла слышать на каждом шагу, как он кричал… Я думала, что он еще жив… не знаю, боялась ли я этого или радовалась… не знаю, что чувствовала. Знаю только, что была в лесу и слышала плач. Не знаю, что я почувствовала, когда увидела, что ребенок исчез. Когда я прятала туда, то желала, чтоб кто-нибудь нашел его и спас от смерти; но когда увидела, что его не было там, я как бы окаменела от ужаса. Я и не подумала пошевелиться: я была так слаба. Я знала, что не могла убежать, и всякий, кто бы увидел меня, узнал бы и о том, что я сделала с ребенком. Сердце мое превратилось точно в камень: я не могла ничего ни желать, ни решиться ни на что. Казалось, будто я останусь здесь навсегда и не случится никакой перемены. Но они пришли и взяли меня.

Хетти смолкла, но снова задрожала, будто у нее было сказать еще что-то. Дина ждала, что слезы должны были предшествовать словам; ее сердце было так полно.

Наконец Хетти, зарыдав, воскликнула:

– Дина, думаешь ли ты, что Бог отнимет от меня этот плач и это место в лесу, теперь, когда я созналась во всем?

– Будем молиться, бедная грешница. Станем опять на колени и обратимся с мольбою к милосердому Богу.

XLVI. Часы неизвестности

В воскресенье утром, когда церковные колокола в Стонитоне призывали к утренней службе, Бартль Масси снова вошел в комнату Адама после непродолжительного отсутствия и сказал:

– Адам, там пришел кто-то и хочет видеть вас.

Адам сидел, повернувшись спиною к двери, но в ту же минуту выпрямился и повернулся с раскрасневшимся лицом и вопросительным взглядом. Его лицо было даже еще худощавее, казалось еще более утомленным, чем как мы видели прежде, но он умылся и выбрился в это утро, в воскресенье.

– Разве есть какое-нибудь известие? – спросил он.