Адам Бид

– Вы знаете, она отказывается видеть кого бы то ни было, Адам. Не только для вас одних… какое-то роковое влияние, кажется, закрыло ее сердце для всех ближних. Она почти только и говорила что «нет», как мне, так и капеллану. Три или четыре дня назад, когда я еще не упоминал ей о вас, а спросил ее, не хочет ли она видеть кого-нибудь из своих родных, кому она могла бы открыть свою душу, она сказала с сильным трепетом: «Скажите им, чтоб они не приближались ко мне… я не хочу никого из них видеть».

Адам снова опустил голову и сидел в безмолвии.

Молчание продолжалось несколько минут, потом мистер Ирвайн произнес:

– Я не хочу советовать, чтоб вы действовали против ваших чувств, Адам, если они настоятельно требуют, чтоб вы повидались с ней завтра утром, даже и без ее согласия. Действительно, может быть – хотя, по всей видимости, скорее можно заключать противное, – свидание подействует на нее благотворно. Но я, к сожалению, должен сказать, что едва имею на это надежду. Она, казалось, вовсе не была тронута, когда я назвал ваше имя. Она сказала только «нет» тем же холодным, упорным тоном, как всегда. А если свидание не произведет на нее хорошего действия, то оно будет только бесполезным страданием для вас, и, я боюсь, суровым страданием. Она чрезвычайно переменилась…

Адам вскочил с своего стула и схватил шляпу, лежавшую на столе, но потом остановился и посмотрел на мистера Ирвайна, будто хотел обратиться к нему с вопросом, который, однако ж, ему было нелегко произнести. Бартль Масси встал тихонько, повернул ключ в двери и положил его в карман.

– Что, он возвратился? – спросил наконец Адам.

– Нет еще, – отвечал спокойно мистер Ирвайн. – Положите шляпу, Адам, или вы хотите ли, может быть, выйти со мною и подышать свежим воздухом? Я думаю, вы опять не выходили сегодня.

– Вам не нужно обманывать меня, сэр, – сказал Адам, пристально смотря на мистера Ирвайна и говоря тоном гневного подозрения, – вам не нужно опасаться меня. Я желаю только правосудия. Я хочу, чтоб он чувствовал то, что чувствует она. Это его дело… Она была ребенком, и у каждого сердце радовалось при виде ее… Мне все равно, что бы ни сделала она… это он довел ее до этого. И он узнает это… он почувствует это… Если есть на небе справедливый Бог, то он почувствует, что значит ввергнуть ребенка, как она, в грех и горе…

– Я не обманываю вас, Адам, – сказал мистер Ирвайн. – Артур Донниторн не возвратился… Еще не возвратился, когда я уехал. Я оставил ему письмо: он узнает обо всем, лишь только приедет.

– Впрочем, вам это все равно, – сказал Адам с негодованием. – Вы считаете это вздором, что она лежит тут, убитая позором и горестью, и он ничего не знает о том… вовсе не страдает.

– Адам, он узнает, он будет страдать долго и горько. У него есть сердце и совесть: я не могу вполне обманываться в его характере. Я убежден… я уверен, что он пал под искушением не без борьбы. Он, может быть, слаб, но не притуплен, не холодный эгоист. Я вполне уверен, что это будет для него ударом, действия которого он будет чувствовать в продолжение всей своей жизни. Отчего вы таким образом жаждете мести? Какие бы терзания вы ни причинили ему, ей они не принесут никакой пользы.

– Нет… Боже мой, никакой! – простонал Адам, снова опускаясь на свой стул. – Да потому-то я так страшно и проклинаю все это… в том-то и заключается вся гнусность этого дела… оно никогда не может быть исправлено. Мои бедная Хетти! Никогда не будет она опять моею очаровательною Хетти, прелестнейшим творением Господа… никогда не будет она улыбаться мне… Я думал, что она любит меня… что она добра…

Голос Адама мало-помалу дошел до сиплого шепота, будто он только разговаривал сам с собою. Вдруг он отрывисто спросил, смотря на мистера Ирвайна:

– Но она не так виновна, как говорят? Ведь вы не думаете этого о ней, сэр? Она не могла сделать это.