Все та же ошибка – впрочем, указавшая Вану на источник малоизвестных сведений, которым пользовался Южлик, – «Чусские колокола» (мемуары прежнего приятеля Вана, ныне лорда Чус, сумевшие вскарабкаться на шпалеру «бестселлеров» и цеплявшиеся за нее и поныне – главным образом благодаря нескольким грязноватым, но весьма потешным упоминаниям о «Вилле Венус» в Рэнтон-Брукс). Пока Ван обсасывал мозговую косточку уместного ответа, сдобренную куском «шарлотки» (не шарлатанской «charlotte russe»,[321] какую вам подадут в большинстве ресторанов, но настоящего башнеобразного пирога с горячей запекшейся корочкой и яблочной начинкой, сооруженного Такоминым, гостиничным шеф-поваром, которого сманили сюда из Розовой Гавани, что в Калифорнии), два позыва порознь раздирали его: один – оскорбить Южлика, накрывшего своею ладонью Адину, когда он две или три перемены назад попросил ее передать ему масло (Ван испытывал к этому влажноокому самцу куда большую ревность, чем к Андрею, и с трепетом ненависти и гордости вспоминал, как праздничной ночью под новый, 1893 год влепил плюху своему родичу, хлыщеватому Вану Земскому, который, подойдя к их столику, позволил себе схожую ласку и которому он несколько позже, придравшись к пустяку, сломал-таки челюсть прямо в клубе, членом коего состоял молодой князь); другой же – сказать Южлику, до чего ему нравится «Последний порыв Дон Гуана». Не имея, по очевидным причинам, возможности уступить позыву номер один, он отверг и второй как втайне припахивающий трусливой учтивостью, и ограничился тем, что ответил, проглотив янтарную, сочную кашицу:
– Сочинение Джека Чуса безусловно забавно – в особенности эпизод с зелеными яблочками и расстройством желудка или выдержки из «Желто-Розовой Книги», – (Южлик повел глазами вбок, как бы припоминая нечто, и затем поклонился, отдавая дань уважения их общим воспоминаниям), – однако поганчику не следовало ни открывать мое имя, ни увечить мой теспионим.
Во весь этот прискорбный обед (оживленный разве «шарлоткой» да пятью бутылками моэта, из коих Ван выпил более трех) он старался не взглядывать на ту часть Ады, что зовется лицом, – радостную, райскую, повергавшую в смутный трепет часть, которая в подобной сущностной форме редко встречается у человечьих существ (даже если сбросить со счетов бородавчатость и одутловатость). Ада же, напротив, не могла удержаться, чтобы поминутно не обращать на него темный взор, словно каждый бросаемый взгляд помогал ей восстановить душевное равновесие; но когда общество вновь переместилось в гостиную, чтобы допить там кофе, у Вана возникли трудности по части фокусировки, ибо число его points de repère[322] катастрофически сократилось после того, как удалились киношники.
Андрей: Адочка, душка, расскажи же про ранчо, про скот, ему же любопытно.
Ада
Андрей: Я говорю, расскажи ему про твое житье-бытье. Авось заглянет к нам.
Ада: Оставь, что там интересного?
Даша
Иван
Иван
Дороти: Машины у Андрея совсем не доисторические
Андрей: Словом, милости просим. Будете жарить верхом с кузиной.
Иван
Даша: Довольно скучно, что Адино гощение на прелестном озере Леман подпортят заседания с банкирами и стряпчими. Наверняка бо́льшую часть этих неотложных дел удалось бы переделать, если б она просто заглянула несколько раз chez vous,[323] а не таскалась в Лузон да в Женеву.