Ада, или Отрада

Ее шея была и осталась самым утонченным, самым пронзительным источником его наслаждения, особенно когда она распускала волосы, позволяя им свободно струиться, и теплая, белая, ненаглядная кожа сквозила в случайных просветах лоснисто-черных прядей. Ни фурункулы, ни комариные укусы ей больше не чинили вреда, но он обнаружил бледный шрам от дюймового пореза, вдоль позвоночника, чуть ниже поясницы, – след от глубокой царапины, оставленной в прошлом августе заблудшей шляпной булавкой, или, скорее, колючей хворостиной в таком заманчиво-мягком на вид стоге сена.

(Ты безжалостен, Ван.)

Растительность на этом укромном островке (посещать который любителям воскресных прогулок воспрещалось – он принадлежал Винам, и составленное Даном объявление на деревянном щите хладнокровно извещало: «Частное владение. Нарушители могут быть застрелены охотниками из Ардис-Холла») состояла из трех вавилонских ив, зарослей ольхи, густых трав, рогозы, аира болотного и небольшой поросли багряно-голубоцветного липариса, над которой Ада, присев на корточки, причитала, как над щенками или котятами.

Под сенью этих неврастеничных ив Ван и занимался своим обследованием.

Неотразимо прелестные плечи: я бы никогда не позволил своей жене носить открытые платья, будь у нее такие плечи, но как она может стать моей женой? В английском переводе довольно комичной повести Монпарнас Ренни говорит Нелл: «The infamous shadow of our unnatural affair will follow us into the low depths of the Inferno which our Father who is in the sky shows to us with his superb digit». По какой-то странной причине наихудшие переводы делаются не с китайского, а с обычного французского.

Вокруг ее сосцов, ставших дерзкими и ярко-алыми, росли тонкие черные волоски, которые тоже исчезнут, сказала она, поскольку признаны unschicklich. Где она подхватила, гадал Ван, это омерзительное словцо? Грудь у нее стала совершенной, белой и тяжелой, но ему отчего-то больше нравились маленькие мягкие припухлости ранней Ады, с их еще бесформенными тусклыми бутонами.

Он узнал памятную, неповторимую, дивную впалось ее плоского живота, его обольстительную «игру», открытое и живое выражение косых мышц и «улыбку» пупка – заимствуя термины из лексикона танцовщиц живота.

В один из дней он прихватил с собой бритвенные принадлежности и помог ей выполоть все три участка телесной поросли:

«Сегодня я Шахерез, – сказал он, – а ты его Ада, и это твой зеленый молитвенный коврик».

Их посещения островка тем летом навсегда остались в памяти безнадежно сплетенными вместе. Годы спустя они видели себя стоящими там в обнимку, прикрытыми лишь подвижной тенью листвы и глядящими, как красная лодка, по борту которой играет рябь, уносит их прочь, все дальше, машущих, машущих платками; и эта загадка нарушенной последовательности событий только усиливалась тем, что лодка возвращалась к ним обратно, продолжая при этом удаляться, что весла были преломлены световой рефракцией, а солнечные блики бежали не в ту сторону, напоминая стробоскопический эффект спиц, вращающихся против движения колес проходящей мимо процессии. Само время подшутило над ними, заставив одного задать оставшийся в памяти вопрос, а другого ответить что-то позабытое, и однажды в ольховых зарослях, отраженных черными тенями на голубой глади реки, они нашли подвязку, безусловно ее, она не могла не согласиться с этим, но Ван был уверен, что Ада никогда не надевала подвязок в те голоногие летние вылазки на зачарованный остров.

Ее прекрасные сильные ноги, возможно, стали длиннее, но все еще сохраняли бледный лоск и гибкость ее отроческих лет: она по-прежнему могла посасывать большой палец собственной ноги. На подъеме правой ступни и на внешней стороне левой кисти у нее были такие же мелкие, довольно хорошо спрятанные от посторонних глаз, но нестираемые и священные родинки, какими природа отметила и его правую руку и левую ступню. Время от времени она покрывала ногти «Шахерезадой» (донельзя нелепая мода восьмидесятых годов), однако была неряшлива и забывчива по части ухода за собой, так что лак шелушился, оставляя неблаговидные прогалинки, и Ван уговорил ее вернуться в прежнее «монохромное» состояние. Взамен он купил в Ладоре (довольно фешенебельный курортный городок) цепочку текучего золота, которой украсил ее лодыжку, но она потеряла ее во время одного из их пылких свиданий и неожиданно разрыдалась, когда он сказал: ничего, другой любовник однажды отыщет ее для тебя.