Ада, или Отрада

«Разумеется, нет! Она дрожит над его благополучием. Но я уверена, что это она заставила Аду написать мне, что мне “никогда больше не следует пытаться разрушить счастливый брак”, – я могу простить такое Дарьюшке, прирожденной шантажистке, но не Адочке. Мне совсем не нравится твой кабошон. То есть я хочу сказать, пусть он красуется на твоей милой волосатой руке, но, знаешь, папа носил очень похожий на своей поганой розовой лапе. Он был из тех, кто сопит и шарит. Как-то раз он повел меня на хоккейное состязание школьниц, и мне пришлось остеречь его, что я закричу, если он не прекратит своих поисков».

«Das auch noch», вздохнул Ван, пряча в карман перстень с темным сапфиром. Он бросил бы его в пепельницу, не будь это последний подарок Марины.

«Слушай, Ван, – сказала она, допивая четвертый бокал, – почему бы не рискнуть? Все довольно просто. Ты женишься на мне. Получаешь в приданое мой Ардис. Мы живем там, ты сочиняешь свои книги. Я где-то на заднем плане, тебе нисколечко не досаждаю. Мы приглашаем Аду – одну, разумеется, – провести время в ее усадьбе, поскольку я всегда была уверена, что мама оставит Ардис ей. Пока Ада гостит, я уезжаю в Аспен, или Гштад, или в Шиттау, и ты живешь с ней в хрустальном яйце с вечно падающим снегом, pendant que je ношусь по крутым склонам Аспениса. После чего я скоренько возвращаюсь, что вовсе не означает, что ей пора уезжать, и держусь поблизости на случай, если вы двое захотите меня. А потом она едет обратно к мужу на несколько унылых месяцев, что скажешь?»

«Да, отличный план, – сказал Ван. – Беда лишь в том, что она никогда не приедет. Сейчас три часа, мне нужно встретиться с человеком, взявшимся отремонтировать виллу «Армина», которую унаследовал я и в которой собираюсь разместить один из моих гаремов. Вот так шлепать человека по запястью не лучшая из твоих ирландских привычек. А теперь я провожу тебя в номер. Тебе не мешало бы соснуть».

«Я должна сделать один важный-преважный звонок, но не хочу говорить при тебе», сказала Люсетта, роясь в черной сумочке в поисках ключа.

Они вошли в прихожую ее апартаментов. Там, дав себе слово уйти через минуту, он снял очки и прижался губами к ее губам – совсем такой же вкус, какой бывал у Ады в Ардисе в начале дня: сладковатая слюна, солоноватый эпителий, вишни, кофе. Если бы он не развлекся так бурно и так недавно, то, возможно, не совладал бы с искушением, с непростительным трепетом. Она схватила его за рукав, когда он начал пятиться к двери.

«Давай еще раз поцелуемся, еще раз поцелуемся!» – повторяла она по-детски, глотая окончания, едва шевеля приоткрытыми губами в бестолковой суете восторженного помрачения, делая все, что в ее силах, чтобы не дать ему опомниться и сказать нет.

Он сказал, что этого довольно.

«О, ну почему? О, прошу тебя!»

Он сбросил ее холодные дрожащие пальцы.

«Почему, Ван? Почему, почему, почему?»

«Ты прекрасно знаешь почему. Я люблю ее, а не тебя, и я просто отказываюсь усложнять положение еще одной кровосмесительной связью».

«Да неужели! – сказала Люсетта. – Ты несколько раз заходил со мной довольно далеко, когда я была еще ребенком; твой отказ идти дальше всего лишь отговорка, а кроме того, кроме того, – ты же изменял ей с тысячью девок, ты, грязный обманщик!»

«Ты не будешь говорить со мной в таком тоне», сказал Ван, подло воспользовавшись ее беспомощным обвинением как предлогом уйти.

«I apollo [я прошу прощения], я люблю тебя», отчаянно прошептала она, пытаясь крикнуть ему во след шепотом, потому что коридор был полон дверей и ушей, но он продолжал идти, и только поднял, не оборачиваясь, обе руки, достаточно, впрочем, примирительным жестом, и так скрылся из глаз.

4

Присутствия д-ра Вина в Англии требовал один дразняще-трудный случай.

Старый Паар Чузский написал ему, что «Клиника» хотела бы вверить его ученому рассмотрению одного пациента, страдающего редкой формой хроместезии, присовокупив, что в силу кое-каких странностей, отличающих этот случай (как, например, слабая вероятность обмана), Вану лучше приехать и самому решить, стоит ли ему устраивать перевозку этого пациента в Кингстон для дальнейшего обследования. Некто Спенсер Мальдун, слепорожденный, сорока лет, не женатый, одинокий (и третий слепой персонаж нашей хроники), отличался тем, что припадки жестокой паранойи сопровождались у него видениями, во время которых он выкрикивал названия тех предметов и веществ, которые он научился распознавать на ощупь, или думал, что узнает по страшным описаниям в книгах (поваленные деревья, вымершие ящеры), и которые, как ему казалось, надвигались на него со всех сторон. Припадки чередовались периодами оцепенения, после чего неизменно следовало возвращение к нормальному состоянию, когда в течение недели или двух он прочитывал пальцами свои слепые книги или слушал, блаженно погруженный в свое красноватое марево, записанные на пленку музыкальные сочинения, голоса птиц и ирландские стихи.