Ада, или Отрада

Предметом той важной дискуссии было сопоставление различных записей относительно проблемы, которую Вану предстояло попытаться решить иным способом много лет спустя. Тщательное изучение нескольких случаев акрофобии в Кингстонской клинике имело целью установить наличие признаков или показаний, сопутствующих боязни времени. Тесты дали отрицательные результаты, но особенно любопытным представлялось то обстоятельство, что единственный доступный для анализа случай острой хронофобии по самой своей природе – метафизический тон, психологическая складка и тому подобное – отличался от боязни пространства. Правда, один пациент, повредившийся в уме из-за прикосновения к текстуре времени, представлял собой слишком малую выборку, чтобы противостоять большой группе говорливых акрофобов, и те читатели, которые упрекали Вана в опрометчивости и недомыслии (в вежливой терминологии младшего Раттнера), изменят о нем свое мнение в лучшую сторону, когда узнают, что наш молодой исследователь сделал все возможное, чтобы не допустить слишком скорого излечения господина Т.Т. (тот самый хронофоб) от его редкой и ценной болезни. Ван убедился, что она не имеет никакого отношения к часам или календарям, как и к любым измерениям или емкостям времени, подозревая и надеясь при этом (как может надеяться только первооткрыватель, чистый и страстный и не знающий жалости), что его коллеги установят, что боязнь высоты зависит главным образом от неверной оценки расстояний и что г. Аршин, их лучший акрофоб, боящийся сойти даже с подставки для ног, мог бы шагнуть в пустоту с вершины башни, если бы ему внушили каким-нибудь оптическим приемом, что ковер огней, раскинутый в пятидесяти метрах под ним, – это подстилка в дюйме от его ноги.

Ван велел принести им холодного мяса и галлон «Глагольного Эля» (с глаголем на этикетке), но его мысли были далеко, и он не блистал в ученом разговоре, который запечатлелся в памяти гризайлем бесплодной скуки.

Они ушли около полуночи; их топот и толки все еще доносились с лестницы, когда он принялся устанавливать соединение с Ардис-Холлом – тщетно, тщетно! Он продолжал теребить аппарат до рассвета, потом сдался, и после структурно совершенного стула (его крестовидная симметрия напомнила ему утро дуэли), не потрудившись повязать галстук (все любимые галстуки ждали его в новой квартире), поехал в Манхэттен. Заметив, что на покрытие четвертой части пути Эдмонду потребовалось сорок пять вместо тридцати минут, он сам сел за руль.

Все, что он хотел сказать Аде по немому дорофону, сводилось к трем словам по-английски, к двум по-русски и к полутора по-итальянски; Ада утверждала, что его отчаянные попытки дозвониться до нее привели лишь к такой буйной игре «eagre» (приливного вала в устье реки), что нагревательный бак в подвале не выдержал, и когда она встала с постели, в доме не было горячей воды – холодной, собственно, тоже; она надела свою самую теплую шубу и сказала Бутейану (сдержанно обрадованному старику Бутейану!), чтобы тот снес вниз ее чемоданы и отвез ее в аэропорт.

Ван тем временем добрался до Алексис-авеню, час пролежал в постели, после чего побрился, принял душ и, когда услышал звуки небесного мотора, так нетерпеливо дернул ручку двери, ведущей на террасу, что едва не оторвал ее.