Ад

Несколько мужчин, в группе, произносят фразы, которые я не помню. Они выходят; оставшись один, я слышу, как они спорят в коридоре. Наконец их голоса исчезают.

Потом вдруг появляется элегантная дама, от которой исходит шелест шёлка и аромат цветов и ладана. Она занимает много места из-за своего аромата и своей элегантности.

Эта дама слегка наклоняет вперёд своё красивое удлинённое лицо, украшением которого является очень нежный взгляд. Но я не вижу её как следует, ибо она не смотрит на меня.

Она садится, берёт книгу, листает её, и книжные страницы придают её лицу отблеск белизны и мысли.

Я украдкой рассматриваю её грудь, которая приподнимается и опускается, и её неподвижное лицо, а также живую книгу, которая едина с этой дамой. Цвет её лица столь яркий, что её рот кажется почти чёрным. Её красота меня печалит. Я созерцаю эту незнакомку, с ног до головы, с возвышенным сожалением. Она ласкает меня своим присутствием. Женщина всегда ласкает мужчину, когда приближается к нему и когда она одна; несмотря на множество разновидностей расставаний, между ними всегда происходит жуткое начало счастья.

Но она уходит. С ней покончено. Ничего не было, и однако с этим покончено. Всё это слишком просто, слишком сильно, слишком искренне.

Это приятное отчаяние, которого я не испытывал раньше, меня беспокоит. Со вчерашнего дня я изменился; человеческая жизнь, живая истина, я её знал, как мы все её знаем; я её соблюдал с моего рождения. Я верю в неё со своего рода страхом теперь, когда она появилась передо мной божественным образом.

*

Я вновь поднялся в свою комнату, где длится послеполуденное время, но всё же наступает вечер.

Из своего окна я смотрю на вечер, который поднимается к небу, и это вознесение столь неторопливо, что его видно и одновременно не видно: я смотрю на толпу, мельтешащую на улицах.

Прохожие возвращаются в дома, о которых они думают. Я представляю себе, через эти стены, такой дом, который я, вдали, всё наполняю легкомысленными гостями, едва слышным шумом.

Какой-то звук раздался с другой стороны перегородки… Я карабкаюсь по стене и смотрю в соседнюю комнату, уже всю в серых тонах. Там находится женщина, смутно различимая.

*

Она направилась к окну, так же, как и я только что подходил к моему окну. Это, несомненно, вечное движение тех, кто находится в одиночестве в какой-либо комнате.

Я её вижу всё яснее; по мере того, как мои глаза привыкают, она всё чётче вырисовывается; мне кажется, что она идёт туда из своего рода снисхождения ко мне.

Сейчас, в начале осени, она носит один из тех светлых нарядов, благодаря которым женщины как бы озаряются, ибо ещё имеется достаточно солнца. Блеклое сияние окна покрывает её почти погасшим отсветом. Её платье цвета безграничных сумерек, цвета времени, как в сказках о феях.

До меня доносится веяние исходящего от неё благоухания, аромат ладана и цветов, и по этому благоуханию, представляющему её истинное имя, я её узнаю: это молодая женщина, которая только что находилась возле меня, потом ускользнула. Теперь она там, за своей закрытой дверью, находясь во власти моих взглядов.

Её губы зашевелились; я не знаю, говорит ли она совсем тихо или напевает… Она там, около грустной белизны окна, около отражения окна в зеркале, посреди этой смутно видимой комнаты, которая постепенно блекнет; она там, со своими тёмными глазами и своей тёмной плотью, с ясностью своего лица, которое ласкали столько взглядов с тех пор, как она существует.

Её белая шея, пугающе драгоценная, склоняется вперёд; профиль, совсем близко от окна, к которому она прислонилась лбом, сливается с голубоватой тенью, и кажется, что её мысль была тоже голубой; а колеблющийся над тёмной массой волос слабый ореол показывает, что они белокурые.

Её рот тёмный, как если бы он был приоткрыт. Её рука лежит на оконном стекле вроде птицы. Её корсаж бледного цвета, но достаточно определённого, зелёного или голубого.

Я ничего не знаю о ней, и она столь далека от меня, будто нас разделяли миры или века, будто она была мертва.

Однако нас ничто не разделяет: я около неё, я с ней, я расцветаю на ней, трепеща.

… Мои руки протягиваются, чтобы обнять её. Я такой же мужчина, как другие, всегда готовый восхититься первой появившейся женщиной. Она является наиболее чистым образом женщины, которую любят: той, которую ещё не знают всю, той, которая раскроется, той, которая является единственным живым чудом, существующим на земле.

*

Она оборачивается и проскальзывает в уже ночную комнату как облако, с её округлыми и убаюкивающими формами. Я слышу проникающий вглубь шелест её платья. Ищу её лицо как звезду; но мне больше не видно как её лицо, так и её намерение.

Я стараюсь понять смысл её движений; но они скрыты от меня. Я так близко от неё, но я не знаю, что она делает! Существа, на которых смотрят, когда они не подозревают об этом, кажутся не ведающими, что именно они делают.

Она запирает свою дверь на ключ, и это ещё больше её обожествляет. Она хочет быть одна. Несомненно, она вошла в эту комнату, чтобы раздеться.