Ад

Следующим шагом, в ее представлении, должно было быть его встречное предложение выпить на брудершафт, тост закончился бы обязательным в таких случаях поцелуем, а дальше все покатится в заданном направлении. Но Кирилл ничего такого не сказал и даже не намекнул на возможность выпить. Это было совсем уж странно, если учесть продекларированную им любовь к спиртному.

Он вымыл посуду и собрался уходить. «Стесняется, — подумала Аэлла. — И правильно. Кто он и кто я. Огромная разница. Он — актер-неудачник, бесталанный и пьющий. А я — это я».

— Хочешь остаться? — спросила она как можно равнодушнее.

Кирилл отошел на несколько шагов и прислонился к стене.

— Хочу, — просто ответил он. — Но ты сегодня страшно устала. Тебе нужно отдохнуть. И потом, мы знакомы всего один день. А как же ухаживания? Ты готова их пропустить?

— Готова, — кивнула Аэлла. — Я уже не в том возрасте, когда это имеет значение. Я за свою жизнь столько их получила, что набила оскомину.

— А я — нет. Я мало ухаживал за женщинами, у меня чаще всего все получалось сразу и без прелюдий. Это скучно. Не лишай меня радости. Давай ты сегодня поспишь, наберешься сил, а завтра я приду к тебе в клинику и…

— И будем решать вопрос с твоей пластикой, — с неожиданной для самой себя злостью проговорила она. — Заодно и машину свою заберешь.

— И я начну за тобой ухаживать. Дай мне хотя бы один день, чтобы я мог принести тебе цветы, иначе я не смогу себя уважать.

Аэлла закрыла за ним дверь и вздохнула с облегчением. Можно наконец лечь, вытянуться под шелковистой простыней и замереть. Никуда не бежать, ни с кем не разговаривать, не напрягаться. Хорошо, что он не остался. Но все-таки ужасно жаль, что он не остался. Ничего, останется завтра. Или послезавтра. Ей спешить некуда.

Она умылась, наложила на лицо крем и легла. Как же, оказывается, приятно не быть самой-самой, какой она стремилась быть всю жизнь. Как хорошо, когда рядом с тобой есть человек, который берет на себя твои проблемы, принимает за тебя какие-то решения, помогает их выполнять, как легко, когда можно признаться, что хочешь обыкновенную яичницу, а не суп из акульих плавников, как удобно сидеть за столом, поджав под себя одну ногу и ссутулившись. Уже засыпая, Аэлла неожиданно поняла, что не простит себе, если упустит Тарновича.

* * *

— Что годы с людьми делают, — констатировал Камень. — Аэллу прямо не узнать. Это ж надо — с первым встречным так откровенничать! Он что, действительно такой харизматичный, этот Кирилл?

— Чего ты бранишься? — Ворон немедленно оскорбился. — Слово какое-то выдумал… Некрасивое слово, почти как матерное. Будешь меня угнетать — перестану рассказывать. И вообще, что вы за моду такую взяли во всем меня обвинять? Я вам рассказываю, как все было, а если вам что не нравится, то я сразу плохой.

— Да отличный ты, отличный, — стал успокаивать его Камень. — И все мне нравится. Я только насчет Кирилла уточнил.

— Нет, — у Ворона явно возникло настроение пообижаться и сделать всех вокруг виноватыми, — это уже не первый случай, когда вам не нравится, как люди себя ведут, а вы свою злость на меня выплескиваете. Хватит, натерпелся я за свой век.

Камень начал терять терпение и сердиться.

— Господи, ну что ты раскапризничался? Кому тут что не нравится? Кто тебе хоть слово сказал? С чего все эти огульные обвинения?

— А с того, что вы все с самого начала гнобили меня и всю мою красоту поуродовали! — заявил Ворон.

Камень озадаченно посмотрел на друга.

— Ты что, собственно говоря, имеешь в виду? Кто тебя поуродовал?

— А ты что, не помнишь? — разъяренно закричал Ворон. — Ты забыл, каким я был красивым, белым, пушистым? Эта кокетка Коронида, дочка Флегия, решила, видите ли, что Аполлон ее разлюбил, и поскорее выскочила замуж на Исхиса. Помнишь, был такой крендель в Аркадии?

— Помню, но смутно. А ты тут при чем?

— Так я, как дурак, полетел к Аполлону, чтобы его проинформировать, так, мол, и так, не надейся зазря, она теперь другому отдана и будет век ему верна. А он что сделал, этот придурок?

— Что? Я не помню, это давно было.

— Я тогда был белым, как молоко, а он меня проклял, и мои перья с тех пор стали черного цвета. Представляешь, каков хмырь? Его баба ему изменила, а я виноват. Вот так с тех пор и повелось. У людей проблемы, а я крайний.

Камень заподозрил недоброе. В рассказе Ворона о знакомстве Аэллы и актера Тарновича не было ничего, что могло бы огорчить или расстроить. Наоборот, следовало бы порадоваться за женщину, которая встретила наконец подходящего мужчину. С чего вдруг Ворон затеял этот разговор? Неужели он узнал еще что-то, что может всерьез не понравиться Камню, и принял превентивные меры?

— А что там дальше было? — осторожно спросил он.