ac0846a334c74b76bf3c8ff10e16ffdc

Лилит вот всегда нравилось брать на себя чей-нибудь другой изъян (или достоинство — кому как больше нравилось). Нравилось брать чужую личину. Но Хелен не знала, изъян это или что-нибудь другое. Возможно, это стоило отнести к лживости, возможно — к чему-то другому. Был даже вариант, что это и вовсе никаким образом не могло относиться к тому, что Хелен называла «изъянами».

— Нет! — смеётся Хелен. — Самый язвительный у нас Асбьёрн, а вовсе не ты!

А потом она визжит от того, что Лилит щекочет её. Девочке никак не отделаться от неё. Как бы она не ёрзала и не пыталась вывернуться. Хелен размахивает руками, в попытках отбиться от девушки, которая, кажется, стремилась хорошенько наказать её за то неверие к способности Лилит язвить, которое Хелен только что проявила. А Саргон хохочет, наблюдая за этой сценой. И почему-то и самой Хелен становится безумно весело от того, что сейчас происходит.

Весь дом перевёрнут с ног на голову.

Обморок Анны взволновал Георга куда больше, чем ему самому того хотелось бы. В какой-то момент ему подумалось, что он готов сделать для того, чтобы она поправилась, что угодно. Он так перепугался за неё, когда она упала. Георг и не думал, что способен за кого-то так перепугаться. Почти так же, как когда-то мальчик по имени Джордж Блюменстрост пугался за свою младшую сестру Мари. Это было, конечно, не совсем то, но… Хоффман с каким-то недоумением заметил, что ходит взад-вперёд, пока в комнате лежащей без сознания Анны находится врач.

Сейчас графиня Хоффман находится в своей спальне. Доктор прибыл к ней почти сразу же после того, как случился обморок. Пожалуй, было хорошо то, что она не находилась в момент приступа одна в своей комнате — тогда, возможно, выкидыша не удалось бы избежать. Георг Хоффман не знает, что случилось бы с ним в том случае, если бы Анна выкинула ребёнка. Тем более, он не знает, что случилось бы с ним, если несчастье случилось и с самой Анной. Потерять обоих… Это было бы тяжело даже для такого сухаря и государственного деятеля, каким он, Георг тешил себя этой мыслью, безусловно являлся на самом деле.

И всё же, немного врач его успокоил — когда сказал, что с Анной и ребёнком на данный момент всё в порядке. И Хоффману совершенно безразлично, с каким укором смотрел на него лекарь, когда говорил это. Да, Анне необходим был покой, но небеса знают, как трудно этот покой было ей обеспечивать. Георг понимал — прекрасно понимал, — что в её положении слишком трудно не принимать всё близко к сердцу. Но это было мучительно и для него тоже — ему тоже было плохо, когда её мучила бессонница, когда она хмурилась, нервничала, переживала… Порой, Хоффману думалось, что следует попадаться жене на глаза как можно реже, раз именно его присутствие провоцирует её на волнение. Он старался не говорить ей ничего лишний раз. Молчать и послушно выполнять её требования и капризы, раз именно это нужно для её нервной системы.

— Вашей жене, граф, нужен покой, — говорит седой доктор, когда Георг встречает его у двери в спальню Анны. — Никаких потрясений, ничего слишком волнующего…

Эти требования выполнить не так легко, как кажется на первый взгляд, — какие бы условия не обеспечивал своей жене граф, она всё равно волнуется, переживает… И Хоффман никак не может понять, из-за чего именно. С той же Моникой всё было гораздо проще. У этой девушки всё на лице было написано — что именно она думает, чего боится, о чём переживает. И Хоффман, видя это, даже навестил её родной город и отдал деньги на лечение её отца. Тихо и анонимно. Как пожертвование или что-то в этом роде. До Елишшила было всего пару часов езды от Реондейма, где находились все заводы Георга. От Саторхейма — столицы — поездка занимала чуть больше времени. Пусть и совсем ненамного. С той же Алесией было сложнее, нежели с Моникой, но Хоффман и с ней всегда прекрасно знал, как нужно себя вести. С Марией Фарелл — той бывшей принцессой из Орандора всё было ещё проще. Она не требовала решать свои проблемы, не взваливала их на него. Пусть и сама порой была источником многих неудач, девушка была довольно неутомимой и за всё бралась с энтузиазмом.

С Анной всё было сложнее. Анна была куда более хрупкой, чем Мария, куда более невинной, чем Алесия, куда более нежной и утончённой, нежели Моника. Она, словно ребёнок, нуждалась в заботе и попечении. Во всяком случае — теперь. И её чёрные глаза внушали ему вовсе не ненависть и раздражение. Нет! Её слёзы заставляли Георга постоянно жалеть её — ту бедную девушку, которая по глупости за него вышла. И ему непрестанно было стыдно за то, что он — Георг Хоффман — никогда не сможет стать для неё тем мужем, которого Анна хотела бы видеть рядом с собой.

— Да, сэр, я понял, спасибо вам, — со вздохом отвечает доктору граф.