ac0846a334c74b76bf3c8ff10e16ffdc

Ему смешно от осознания того, как нелепо они выглядят в данный момент. Он пытается чуть приподняться на постели, но ему не дают этого сделать. Наглая девчонка быстро опрокидывает его обратно и усаживается ему на бёдра, упираясь локтями в грудь, не давая больше подняться. Она берёт его пальцы в свои и тоже смеётся. И ему кажется, что в таком виде — растрёпанная, улыбающаяся так возмутительно странно, со сверкающими неким сокровенным — только для него одного — блеском зелёными глазами — его маленькая Сабаот особенно прекрасна. Его удивительная Сабаот… Потрясающая… Замечательная… Она без всякого стеснения проводит своими тоненькими белыми пальчиками по его скуле, спускается по шее, небольно щипает плечо. А потом задерживается недолго на той не слишком глубокой ране — всего лишь царапине, хоть отец и запретил ему некоторое время охотиться или участвовать в битвах — с другой стороны его шеи. Она улыбается так бесстыдно открыто и спокойно, что у него пересыхает горло. Юноша чувствовал, что практически задыхается от того немыслимого восторга, в котором сейчас находился. Он пытается рукой дотянуться до её мягких чёрных волос, но ему не дают этого сделать. Нахальная девчонка перехватывает его руку и подносит к своему лицу, долго смотрит на перстни на его пальцах… Ему смешно и совсем чуть-чуть страшно от мысли, что кто-нибудь может войти в его покои — хуже всего, если то будет отец. Он не поймёт… А Сабаот касается своими пальцами рукава его шёлковой рубашки и почти хихикает. Проводит осторожно по ярко-алому узору, что был вышит матушкой. Задевает подушечками белых пальцев старый рубец на его запястье. Это почти больно. Лишь чуть-чуть. Недостаточно сильно, чтобы сердиться на эту безрассудную и глупую девчонку. А он продолжает лежать, даже не думая о том, чтобы сбросить её со своих бёдер. Хотя… Наверное — думая. Он бы хотел её сбросить на ковёр, нависнуть над ней и начать щекотать. И Сабаот снова толкает его в грудь, заставляя опрокинуться на подушки.

— Ты же целуешь мои руки, Абалим, — улыбается девушка, поднося к своим губам его пальцы. — Почему же я не могу поступать так же?

Расшитый серебром и жемчугом сарафан был подарен ей на именины «дядюшкой Григори», как его называли все сёстры Абалима. Сам юноша никогда не любил его, этого слащавого старикашку, что пытался подкупить своими глупыми подарками Сабаот, Бефору и Эмпириан, а так же их отца… И всё же, Абалим не может не признать, что на его Сабаот сарафан смотрится чудесно. Она кажется такой хрупкой в этой одежде, что ему страшно даже обнять её — кажется, что она рассыпется от одного его прикосновения. Но она сидит прямо на его бёдрах, смотрит с вызовом и смеётся. А он совершенно не сопротивляется этому (ну, почти), улыбается и гладит свободной рукой её спину. Словно бы так и должно быть, думается Абалиму.

Нет, пожалуй, именно так и должно быть — они должны быть постоянно рядом, чувствовать друг друга, прикасаться к коже, держаться за руки, чувствовать тепло друг друга… Они ведь близнецы, думается юному эльфийскому князю. Они имеют право быть друг другу более близкими, чем этого позволяют приличия. Они — одно существо. Как они могут ночевать в разных комнатах, проводить время по-разному? И как им могут не позволить находиться рядом в одной комнате, как им могут не позволить быть слишком близкими друг другу? Да и как они, вообще, могут быть слишком близки? Как? Разве могут близнецы не быть одним существом, как это было у них? Разве могут они выдержать всё это — все эти глупые правила, которые касались братско-сестринских отношений? Разве такое возможно? Разве они не созданы богами, как одно целое? У Сабаот руки становятся холодными, когда Абалим их не согревает слишком долго, а у Абалима темперамент слишком горячечный, должен же хоть кто-нибудь это остужать… Ему иногда кажется, что он совершенно не способен остановиться вовремя. Впрочем, пожалуй, не кажется. Он никогда не умел делать это. В лучшем случае приходила его умница-сестра и, обняв его, уводила в другую комнату, заставляя кое-как «остудиться», прийти в себя и несколько осознать то, что он обычно успевал провернуть на «горячую голову».