Монахини все уже в часовне, а Фелицата стоит на лужку и всматривается, потом она крадучись пробирается назад в дом и вверх по лестнице.
Оказывается, два молодых человека шарят в ее укладке. Они обнаружили тайник. Один из них держит в руке Фелицатины любовные письма. Фелицата, вереща, выскакивает, запирает незваных гостей в рукодельне, бежит к телефону и вызывает полицию.
В диспетчерской Милдред и Вальбурга отрываются от мутного телеэкрана.
— Пошли быстро, — говорит Вальбурга, — в часовню, за мной. Надо, чтоб нас видели у заутрени.
Милдред трепещет. Вальбурга идет твердой поступью.
У ворот звонят, но монахини поют как пели. Полицейские сирены воют в аллее: Фелицата впустила автомобиль; но сестры не прерывают ночного моления:
Суматоха достигла ушей Александры.
Монахини бредут спать друг за дружкой, горячо перешептываясь. Бредут, покорно склонив головы, но глаза их шныряют направо и налево: в вестибюле стоят полисмены и с ними два небрежно одетых молодых человека, пойманных в монастыре. Голос Фелицаты все время прерывается. Она рассказывает и дрожит, а лучшая подруга Батильдис поддерживает ее. Вот и Вальбурга с Александрой, начальственно шуршат их рясы. Милдред жестом отсылает монахинь наверх, наверх по кельям, подальше, подальше от всего этого. И слышно, как Александра говорит:
— Да, да, сюда, в гостиную. Сестра Фелицата, бдите и бодрствуйте.
— Возьмите себя в руки, Фелицата, — говорит Вальбурга.
Когда последняя монахиня исчезает наверху, из темного шкафа в рукодельне выбирается совершенно одурелая красавица Уинифрида и следует на первый этаж.
Между тем выясняется, что молодые люди — иезуитские послушники. Они в этом признаются в гостиной, и полицейские записывают.
— Сержант, — говорит Вальбурга, — тут, по-моему, просто шалость.
— Какие-нибудь пустяки, — величаво и беззаботно говорит Александра. — Мы никаких заявлений подавать не будем. Нам не нужен скандал.
— Предоставьте это нам, — говорит Вальбурга. — Мы переговорим с иезуитами, с их начальством. Их, конечно, исключат из семинарии.
Сестра Фелицата верещит:
— Я на них заявляю. Они были здесь вчера ночью, они украли мой наперсток.
— Видите ли, сестра... — говорит старший чин и покашливает.
— Украли, да, — говорит Фелицата.
— Наперсток, сударыня, — говорит полисмен, — это, как бы сказать, не такая уж кража. Может, вы его куда задевали.
И обращает искательный взгляд к перламутровому лику Александры — может, она поддержит. Полисмены, все трое, неловко переминаются.
Юная Батильдис говорит:
— Не в одном наперстке дело. Они искали тут личные, собственные документы сестры Фелицаты.
— В нашем монастыре нет личной собственности, — говорит Вальбурга. — Я здесь приоресса, сержант. По-моему, инцидент исчерпан, очень жаль, что мы вас потревожили.
Фелицата рыдает, а Батильдис выводит ее из гостиной и нахально говорит:
— Подстроили.
Таким образом, инцидент исчерпан, двум послушникам-иезуитам сделано предупреждение, и прекрасная Александра умоляет полицию пощадить святой удел затворниц и как-нибудь замять скандал. Полиция почтительно удаляется; перед дверью все трое становятся навытяжку, пропуская Вальбургу, Александру и Милдред.
За дверями стоит Уинифрида.
— Все пропало! — говорит она.
— Чепуха, — быстро возражает Вальбурга. — Друзья наши, вот полисмены, позаботились, чтоб ничего не пропало. Они проявили полное понимание.
— Нынешняя молодежь, сестры... — говорит старший полисмен.
Они усаживают двух юных иезуитов в полицейскую машину и везут их назад, в семинарию. Уезжают тихо, как только можно.