Аббатиса из Кастро

Из документов видно, что в ноябре 1572 года, около одиннадцати часов вечера, молодой епископ один явился к дверям церкви, открытой для верующих целый день; аббатиса сама отворила ему дверь и разрешила последовать за нею. Она приняла его в комнате, которую часто занимала; комната эта сообщалась потайной дверью с хорами, расположенными над притворами церкви. Не прошло и часа, как епископу, к его величайшему удивлению, было предложено удалиться; аббатиса сама проводила его до дверей церкви и произнесла следующие слова:

— Уходите скорее отсюда и возвращайтесь в свой дворец. Прощайте, монсиньор, вы внушаете мне отвращение; у меня такое чувство, точно я отдалась лакею.

Через три месяца наступило время карнавала. Кастро славился пышными празднествами, которые устраивали жители в это время, весь город кипел карнавальным оживлением. Маскарадные процессии проходили мимо маленького окошечка, через которое вливался скудный свет в конюшню монастыря. За три месяца до карнавала эта конюшня была переделана в залу и в дни маскарада бывала переполнена народом. В один из этих дней по улицам, запруженным веселящейся толпой, проезжала карета епископа; аббатиса едва заметно кивнула ему, и в следующую ночь, в первом часу, епископ был у дверей церкви. Он вошел, но меньше чем через три четверти часа его с гневом прогнали. Начиная с первого свидания в ноябре он продолжал являться раз в неделю. На его лице можно было прочесть выражение самодовольства и глупости, которое не ускользало ни от кого и до крайности оскорбляло высокомерную аббатису. В пасхальный понедельник она отнеслась к нему с особенным презрением и наговорила ему много оскорбительных вещей, которых не стерпел бы даже последний монастырский поденщик. Все же через несколько дней она снова кивнула ему, и красавец-епископ не преминул в полночь явиться к церковным дверям. Она позвала его для того, чтобы сообщить о своей беременности. При этом известии, сказано в процессе, молодой человек побледнел и от страха лишился всякого соображения. У аббатисы сделалась лихорадка; она позвала врача, от которого не скрыла своего состояния. Человек этот, зная щедрость аббатисы, обещал спасти ее. Он послал к ней женщину из народа, молодую и красивую, которая, не имея звания повитухи, была все же достаточно сведуща в этом деле. Муж ее был булочником. Елена успокоилась после разговора с этой женщиной, заявившей ей, что для выполнения задуманного плана, при помощи которого она рассчитывала спасти ее, необходимо найти в монастыре двух женщин, кому можно было бы доверить эту тайну.

— Если это будут женщины вашего сословия, я согласна, но равным мне я никогда не доверюсь! Оставьте меня.

Повитуха ушла. Но несколько часов спустя Елена, решив, что женщина эта может погубить ее своей болтовней, позвала врача, который вторично прислал повитуху в монастырь, где ее щедро вознаградили. Она поклялась, что, если бы ее даже и не позвали во второй раз, она не разгласила бы доверенной ей тайны, но снова подтвердила, что, если в монастыре не будет двух женщин, преданных аббатисе, она за это дело не возьмется (без сомнения, она боялась обвинения в детоубийстве). После долгих колебаний аббатиса решила доверить свою ужасную тайну синьоре Виттории, настоятельнице монастыря, принадлежавшей к благородной фамилии герцогов де К., и синьоре Бернарде, дочери маркизы П. Она заставила их поклясться на евангелии, что они ни слова не скажут даже на церковном суде о том, что она сейчас сообщит им. Монахини похолодели от ужаса. На допросе они показали, что, зная надменный характер аббатисы, они ожидали признания в убийстве. Аббатиса сказала им холодно и просто:

— Я нарушила мой обет, я беременна.

Синьора Виттория, настоятельница, глубоко взволнованная и движимая не простым любопытством, а чувством дружбы, много лет связывавшей ее с Еленой, воскликнула со слезами на глазах:

— Но кто же этот безумец, который совершил такое преступление?

— Я не открыла этого даже моему духовнику; судите сами, могу ли я сказать это вам!..