Аббатиса

Из последнего туннеля в огромный амбар на задах постоялого двора она выезжает уже глубокой ночью. Мари не доставляет служанкам лишних хлопот, довольствуется миской похлебки и стаканчиком сидра, как прочие гости, и ложится спать в комнате, где ночевала королева. Прошло несколько месяцев, но Мари по-прежнему чудится запах ее странных духов, след, оставленный ее душой.

Так и не уснув, Мари выезжает до света, по холодку. Она оставила Руфи записку: она будет поститься весь этот день молитв Пресвятой Богородице. Мари седлает кобылу, эту боевую лошадь она купила задешево на ярмарке в Солсбери, ее отдавали на убой, бывший хозяин морил ее голодом, избивал, на крупе и животе бедной твари гноились раны, суставы распухли, на коленях наросты, вдобавок страдает колером^[27], а в глазах такая дикая, такая неистовая тоска, что аббатиса не смогла пройти мимо. Впоследствии обнаружилось, что лошадь часто рожала, и ее большие сильные жеребята тоже сгинули в пасти войны. Мари думала, скотина умрет по дороге, но лошадь прошагала многие лье, пусть медленно, и наконец была передана заботам испуганно кудахтавшей Годы. Через несколько месяцев шкура кобылы сияла, а сама она с легкостью возила трех дородных монахинь или великаншу-аббатису. Безумный блеск ее глаз сменился почти человеческим пониманием. Познав страдание, искупление, воскрешение, эта бедняга, думала Мари, стала кем-то вроде лошадиной святой.

В лесу меж собором и домом, где раздают милостыню, начинается новая дорожка-обманка, неприглядная, грязная, узкая, шириной с вьючную тропу. Мари пускает лошадь быстрым шагом. Проходят часы. Солнце встает в золоте, день теплеет. Мари снова и снова дивится тому, что незнакомец, не имеющий в отличие от нее самой представления о том, как здесь все устроено, очень быстро заблудится, сдастся и вернется в город. По дороге не скажешь, что ее проложили недавно, вдоль нее плотно растут деревья. На первом повороте даже Мари теряется, не понимая, куда дальше. Но день погожий, и она не тревожится, она уверена, что сегодня будет спать в своей постели. Кое-где она видит прогалины – здесь лес потревожен работами, – но прочие тропы надежно скрыты от глаз, и года через два, а может, лет через пять, когда деревья и кустарники наконец вырастут и загустеют, лабиринт сделается непроходим, довольно думает Мари.

Но дело к полудню, а она все еще в первой его части, холодный ветер продувает скапулярий и капюшон плаща. Мари коротает время, рассказывая себе истории.

Лошадь идет вперед, ее мерный шаг навевает сон; проснувшись, Мари сквозь прореху в кронах деревьев видит косые лучи солнца и понимает, что настала пора службы третьего часа. Мари заблудилась. В животе урчит от голода. Скоро начнет смеркаться, понимает она в испуге, темно, волки, враждебные тайны, а она все плутает по бесконечной дороге и до обители ехать еще долго. Мари понукает кобылу в легкий галоп.

Лошадь чувствует ее страх, топорщит уши, прислушивается, что впереди.

Но с усилением бега усиливается и тревога, это скверно, дорога темнеет, солнце шмыгнуло за тучу, зловещие тени деревьев таращатся на Мари, ветви качаются, тянут к ней мускулистые руки, в кустах что-то шевелится, какие-то темные невидимые звери ползут вперед на брюхе так же проворно, как скачет лошадь Мари.

Она ощущает присутствие дьявола, затаившееся великое зло здесь, с нею, она вспоминает истории: стая черных блестящих псов, горящие глаза, козлиные рога, огромный паук прыгает с дерева и впрыскивает адский смертельный яд в бренное тело.

И Мари сознает свой великий грех, за который ее покарают: она воплотила в лабиринте, в этом некогда чистом даре Пресвятой Девы, жажду прославить в веках свое имя.

Лошадь с топотом мчит по дороге, и в сердце Мари словно открывается дверца, из нее изливается истинная молитва, из смиренной глубины ее души, своими собственными словами, в простоте.

Благодарю Тебя, произносит Мари. Прости меня.

Лошадь проезжает поворот, и Мари охватывает огромное облегчение: вдали над деревьями лиловеют холмы. Она понимает, где она. И смеется своему страху, хотя руки и ноги ее по-прежнему бьет ледяная дрожь.

Мари верит, что ей отпустили грехи.

Не видит она одного: монахини нарушили лесной порядок, и ничего не понимающие белки, мыши-сони, полевки, горностаи, барсуки целыми стаями вынуждены были покинуть насиженные места, монахини срубили деревья, на которых обитали зеленые дятлы, лесные куницы, дерябы, длиннохвостые синицы, вальдшнепы и глухари – все эти птицы вынуждены были покинуть гнезда, пеночка-весничка в ужасе навсегда оставила эти края, и пройдет не меньше полувека, прежде чем этих птах удастся залучить обратно. Мари видит повсюду лишь человеческую печать. И считает, что это хорошо.

Наконец к закату она выезжает в поля, за которыми на холме белеет аббатство, в синеве наверху маячит холодная чаша луны.