Аарон

Каждый раз, думая об этом, Канн злился, негодовал, испытывал внутри странный леденящий душу холод. И вину — Райна пострадала из‑за него. Да, пусть он не знал, но, если бы не он, с ней ничего подобного бы не случилось…

Райна. Избитая душа, израненное тело.

Она стала ему родной.

Когда? Он не знал. Не тогда ли, когда на поляне вдруг посмотрела ему в глаза и сказала: "Люблю. Всегда любила" — он не просто растерялся тогда, он умер и возродился вновь. Она вручила ему настолько бесценный подарок, что всякий раз, думая о нем, ощущая его, Канн боялся даже дышать. Пьянел от ощущения одного лишь его наличия — смотрел будто на сверкающий алмаз издали, робел, чувствовал себя насколько счастливым, настолько же и неуверенным. Она не знала его — не успела узнать. Не тогда, когда они жили в Девенпорте под одной крышей всего лишь пару недель?

Или успела? Не разочаруется ли, если узнает ближе?

Помнила его шесть переходов подряд.

Заполучила огромное состояние и все равно не забыла. Пострадала от Джокера и все равно помнила…

Они шагали бок о бок все эти дни, и он слишком часто стал ловить себя на мысли, что они неразделимы. Слишком хорошо ощущались вместе, слишком слитно, комфортно. Они были правильными друг для друга…

Вывод этот тащил за собой другие выводы — менее приятные: значит, вскоре кому‑то с кем‑то предстоит разговор. Тяжелый, серьезный разговор. Ведь не переставить на шахматной доске все фигуры, чтобы ни одна не пострадала, — в итоге должны остаться всего лишь две — король и королева. Та, что по душе королю, а не та, что по какой‑то причине уже прижилась в его доме.

Перед тем как Канн направился в палатку, он снял с пальца кольцо Милы. Заметил направленный на себя понимающий взгляд Баала и кивнул — "Да. Определился".

Райну он вновь прижал к себе крепко — крепко.

Какое‑то время просто лежал, гладил ее по волосам, чувствовал ее запах, слушал дыхание. Думал о ней, о них, о том, что предстоит дальше… Шрамы. Те, что снаружи, смоет вода в озере. Те, что внутри, он залечит сам — каждый из них. Он вернет в ее глаза счастье и вновь увидит на ее лице улыбку — последняя так редко появлялась и так быстро исчезала на ее губах, что он всерьез опасался, что Райна разучилась улыбаться.

Нет, ведь смеялась, когда ей на нос села бабочка…

— Ты пришел?

— Пришел.

Он гладил ее по лбу, по вискам, терся колючим подбородком. Сам не зная почему, спросил:

— Долго болело?

Имел в виду раны после падения — долго ли заживали? Райна поняла.

— Долго, — отозвалась тихо.

— Больно?

— Очень.

Добавила после паузы:

— Сама дура.

— Нет, не дура. И никогда ей не была.

Кажется, она дрожала. Она всегда нуждалась в нем, всегда. Каждую минуту своего прошлого, каждую секунду своего будущего. А Канн мечтал о том, чтобы в нем нуждались, мечтал быть нужным. Мила могла без него — Райна нет. И все сильнее пьянил помещенный в сердце подарок — алмаз — любовь лежащей рядом женщины.

Конечно, Райна, возможно, тоже смогла бы и дальше жить без него. Но смог бы он сам? После того, что увидел, услышал, почувствовал?

— Райна?

— М — м–м?

Он едва ли ни впервые назвал ее нормальным именем — без насмешки, без искажений его в "Рейку".

— Скажи, а целоваться ведь тебе можно?

И она моментально задрожала сильнее. Аарон не позволил ей ни сбежать, ни успеть отыскать причину или оправдания для слова "нет" — просто накрыл ее губы своими. Целовал долго, жадно — балдел от каждого прикосновения и все никак не мог насытиться — Райна, Райна, Райна… правильная для него. Такая родная, нужная, любимая… Последняя мысль свободно и легко легла на душу — как всегда там и была. К тому моменту, когда Канн сообразил, что вот — вот возбудится так, что едва ли сможет тормознуть и начатое придется заканчивать руками в кустах, он сам уже полыхал. Полыхало одеяло, палатка, полыхала в руках женщина.

— Прости, я не хотел так сразу… Дурак.

— Не дурак.

Его лицо гладили в ответ, к нему прижимались, ему верили полностью и безоговорочно.

— Спи. Спи, моя хорошая… Я зря так…

— Не зря.

— Нет, не зря. Я знаю, не зря.

И он прижал дрожащую Райну к себе.

— Спи. Я успокою…

— Просто будь рядом.

— Буду.

Ей хотелось спросить: "Всегда?"

Ему хотелось ответить: "Всегда".

Снаружи стоял неподвижный и мрачный Черный лес.

*****

Все поднялись не на рассвете — до него.

Когда Райна выбралась из палатки, собранный, напряженный и злой Бойд уже инструктировал всех, кто выстроился в ряд у потухшего костра.

— Идем клином. Я — первый. За мной Улаф и Чен, дальше Глен и Пьянь, за ними Тортен и Гунн…

Пьянь? Кого‑то здесь действительно называли этим именем?

Рассмотреть того, кто носил столь странное прозвище, она не успела — проходящий мимо Баал сунул ей в руку сухой паек. Бросил коротко:

— Ешь.

И она ела. Почему‑то тряслась — не то давал о себе знать ночной недосып, не то пробрался под куртку утренний холод. А, может, и страх. Злыми выглядели все: командующий, бойцы, ассасин и даже Канн.

Не злыми — напряженными.