А теперь держи меня

Я вспоминаю взгляд Тарана и хмурюсь. Его глаза горели так решительно, что мне даже немного страшно, — впервые вижу парня в таком заведённом состоянии. Обычно Андрей зажат, весь в своих мыслях, думает о чём-то, строит планы и бесконечные варианты развития событий, но сейчас… Он какой-то другой. Живой что ли. Будто бы ему нравится сложившаяся ситуация, словно он уверен в победе, поэтому и ставит на кон всё, что у него есть. Раскрывает карты, зная, что получит выигрыш.

— Может, стоит ему довериться? — неуверенно бормочу я. — Всё-таки он не один раз нас вытаскивал.

— Ага! — раздражается парень. Зажимает сижку губами и подходит к холодильнику. — А кто нас втянул во всё это? Ради твоей сестры он, может, и постарается, а вот на Матвея ему плевать. Таран особо утруждаться на его счёт не станет.

— Так говоришь, как будто знаешь его, — зачем-то пытаюсь оправдать парня.

— Я? Не. Я даже не представляю, на что этот урод способен, — бурчит Штормов. — А вот Маша прекрасно знает. И она явно не доверяет Андрею. Думаешь, это шестёрки Арчи его так отделали? Да нихера.

— В смысле?

Я вспоминаю свежие ссадины и синяки на лице Тарана. Я так и думала, что он получил их во время стычки с людьми Арчи. Где ещё-то? Не может же быть…

— Это Маша постаралась, — бросает Егор, доставая из холодильника пакет с молоком.

— С чего ты взял? — не понимаю я.

Шторм вздыхает, находит кружку в шкафу, потом ножницы.

— У него царапины на коже, — поясняет он. Перехватывает сигарету и подходит ко мне, тушит о пепельницу. — Вот здесь, — тычет мне в левую часть шеи.

Мои пальцы, держащие сигарету, вздрагивают из-за неожиданного прикосновения. Вроде бы такого невинного, но в то же время словно удар под дых. Запрещённый, несправедливый и ужасно приятный.

— Словно она его душила. А ногти-то у Маши ого-го какие. К тому же ссадины уже затягиваются. Сколько мы в пути? — он отходит, чтобы открыть пакет.

Проводив его взглядом, я напряжённо сглатываю.

— Ну… Больше суток. Может, дня два. Не знаю, — бормочу я, вглядываясь в окурок, словно бы он может ответить на все мои вопросы, но никотиновая палочка молчит, медленно, но верно умирая.

— Вот, — Егор убирает с глаз отросшие волосы и поворачивается ко мне. — Держу пари, она его отметелила, как только они наедине остались. Что-то здесь не чисто, жопой чую. И вот это вот похищение… На кой чёрт ему Матвей? От него же толку никакого. Даже если обменивать… Даже если выдать за меня. Бред же.

Шторм делает глоток молока, второй рукой щёлкает ножницами, играя, будто ребёнок. Он задумчиво хмурится, усердно о чём-то думая, но, видимо, нужное решение к нему так и не приходит.

— Знаешь, чё, — его взгляд останавливается на мне. Он снова щёлкает ножницами. — Постриги-ка меня.

— Что?! — вырывается у меня. — Я никогда никого не стригла.

— Да пофиг, — он отодвигает табуретку из-под стола и садится на неё, поворачиваясь ко мне спиной. — Надоело с этими патлами ходить. Просто отрежь их покороче.

Я неуверенно смотрю на его спину, отросшие волосы, закрывающие уши, опущенные плечи и ножницы на столешнице, которые манят меня к себе.

Почему он сам не может отрезать себе «патлы», раз ему всё равно, как именно он будет потом выглядеть? Мне ведь придётся прикасаться к нему, к его волосам, плечам, спине. Я буду так близко, и в то же время так далеко.

Тушу окурок о пепельницу, но продолжаю неподвижно стоять у окна.

— Розина! — бурчит Егор, делая глоток молока. — Давай уже. Ты же женщина. Как ты своего мужа будешь стричь?

Своего мужа? А будет ли он вообще у меня? Такими темпами никто из нас до старости не доживёт.

— Ладно! — сдаюсь я. — Но потом не ной, что коряво всё.

— Я подумаю, — смешок.

Вдохнув, я решительно подхожу к парню, хватаю со стола ножницы и замираю всего в шаге от Шторма. Вот он. Сидит спиной ко мне, допивает своё проклятое молоко и ждёт, когда я, наконец, отрежу его волосы.

А я просто стою и боюсь к нему прикоснуться.

— Ну, и? Думаешь, какую стрижку мне намутить? — издевается парень.

Он, наконец, допивает залпом молоко и ставит кружку на стол. Расслабляется.

Ладно. Сам напросился…

Я осторожно запускаю пальцы ему в волосы, накручиваю на палец прядь и снова замираю.

— Уверен?

— Режь.

И я режу. Прядь за прядью, щёлкая ножницами, словно отрезая ненужные нитки на только что сшитом платье. Позволяю им осыпаться, будто лепесткам Сакуры; упасть на пол или же зацепиться за одежду. Режу до тех пор, пока ничего не остаётся, кроме короткого неровного ёжика. Пытаюсь привести всё в порядок, чтобы было не особо заметно, что стриг дилетант, сдуваю лишние волосы, оставшиеся на макушке.

Кожа Егора тёплая, даже нет, она горячая, обжигающая. Я осторожно смахиваю с его шеи прилипшие волоски, и морщусь, борясь с диким желанием прижаться к Шторму со спины и обнять его за шею. Вот он, совсем рядом, но так дьявольски далеко.

— Всё, — вздыхаю я, проводя руками по его голове, шее и плечам, чтобы избавиться от прилипших волос.