А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Том 2

В письме из Парижа от 16(28) февраля 1837 года Андрей Карамзин беспокоился о судьбе Дантеса: «Зачем вы мне ничего не говорите о Дантесе и бедной жене его?» спрашивал он (Стар. и нов., кн. XVII, с. 295). Возмущаясь светским обществом, приведшим, по его убеждению, Пушкина к катастрофе и к гибели, он склонен был оправдывать его противника. В дуэли он видел дело чести, и поэтому не осуждал Дантеса. Не последовал он и совету брата не протягивать руки Дантесу при встрече и так описывал ее в письме из Баден-Бадена от 26 июня (8 июля) 1837 года:

«Вечером на гуляний увидел я Дантеса с женою: они оба пристально на меня глядели, но не кланялись, я подошел к ним первый, и тогда Дантес à la lettre¹⁹ бросился ко мне и протянул мне руку. Я не мог выразить смешения чувств, которые тогда толпились у меня в сердце при виде этих двух представителей прошедшего, которые так живо напоминали мне и то, что было, и то, чего уже нет и не будет. Обменявшись несколькими обыкновенными фразами, я отошел и пристал к другим; русское чувство боролось у меня с жалостью и каким-то внутренним голосом, говорящим в пользу Дантеса. Я заметил, что Дантес ждет меня, и в самом деле он скоро опять пристал ко мне и, схватив меня за руку, потащил в пустые аллеи. Не прошло двух минут, что он уже рассказывал мне со всеми подробностями свою несчастную историю и с жаром оправдывался в моих обвинениях, которые я дерзко ему высказывал. Он мне показывал копию с страшного пушкинского письма, протокол ответов в военном суде и клялся в совершенной невинности. Всего более и всего сильнее отвергал он малейшее отношение к Наталье Николаевне после обручения с сестрою ее и настаивал на том, что второй вызов a été comme une tuile qui lui est tombée sur la tête.²⁰ С слезами на глазах говорил он о поведении вашем (т е. семейства, а не маменьки, про которую он мне сказал: «A ses yeux je suis coupable, elle m’a tout prédit d’avance, si je l’avais vue, je n’aurais rien eu à lui réponde»²¹) в отношении к нему и несколько раз повторял, что оно глубоко огорчило его… «Votre famille que j’estimais de coeur, votre frère surtout que j’aimais, dans lequel j’avais confience, m’abandonner, devenir mon ennemi sans même vouloir m’entendre ni me donner la possibilité de me justifier — c’était mal à lui, c’était cruel»²² — и в этом, Саша, я с ним согласен, ты нехорошо поступил. Он прибавил: «Ma justification complète ne peut venir que de M-e Pouchkine, dans quelques années, quand elle sera calme, elle dira peut-être que j’ai tout fait pour les sauver et que si je n’y ai pas réussi, cela n’a été de ma faute»²³ и т. д. Разговор и гулянье наши продолжались от 8 до 11 часов вечера. Бог их рассудит, я буду с ним знаком, но недружен по-старому — c’est tout ce que je puis faire²⁴ (Стар. и нов., кн. XVII, с. 317–318).

Через несколько дней Андрей Карамзин встретился с убийцей Пушкина на балу:

Странно мне было смотреть на Дантеса, — писал он 4(16) июля, — как он с кавалергардскими ухватками предводительствовал мазуркой и котильоном, как в дни былые (там же, стр. 319).

Еще через несколько дней состоялось полное примирение, а затем и встреча Андрея Карамзина с Геккерном, о чем он рассказывал в письме от 15(27) июля:

…за веселым обедом в трактире… Дантес, подстрекаемый шампанским, nous don-nait des crampes à force de rire.²⁵ Кстати о нем. Il m’a tout à fait désarmé en me prenant par mon point faible: il m’a témoigné constamment tant d’intérêt pour toute la famille,²⁶ он мне так часто говорит про всех вас и про Сашу особенно, называя его по имени, что последние облака негодования во мне рассеялись, et jé dois faire un, effort sur moi-même pour ne pas être avec lui aussi amical qu’autrefois.²⁷ Зачем бы ему предо мною лицемерить? Он уже в России не будет, а здесь он среди своих, он дома, и я для него нуль. На. днях воротился сюда старый Гекерн, мы встретились с ним в первый раз у рулетки, он мне почти поклонился, я сделал, как будто бы не заметил, потом он же заговорил, я отвечал как незнакомому, отошел и таким образом отделался от его знакомства. Дантес довольно деликатен, чтоб и не упоминать мне про него» (там же, с. 320–321).

Непримиримо враждебное отношение Александра Карамзина к Геккерну является следствием поведения последнего, которое стало известно Александру после смерти Пушкина, и в первую очередь следствием слухов, приписывавших Геккерну авторство анонимного пасквиля. Убежденность Карамзиных, так же как и самого Пушкина, в виновности Геккерна позволяет видеть в нем вдохновителя писем, приведших к дуэли. В этом же письме от 15(27) июля Андрей Карамзин в последний раз упоминает о Пушкине: «Я получил от них <Смирновых> нумер „Современника“ и с восхищением прочел „Медного всадника“, жаль, что лучшее выпущено» (там же, с. 321).

¹⁰³⁰

Дантес не был усыновлен Геккерном см. примеч. 1 на стр. 585–586 наст. изд.

¹⁰³¹