А. С. Пушкин в воспоминаниях современников

<А. О. Смирнова>. «Пушкин мне рассказывал, что раз <Ланжерон> давал большой обед русскому купечеству, и так как у него нет никакого порядка и он живет выше своих средств, то он говорил Пушкину: «Если государь не увеличит моего жалованья, то у меня не будет средств кормить котлетами этих каналий». В ответ на эти слова раздался громкий хохот». — «Но я думал, что Пушкин был там только во времена Воронцова?» — «Он оставался недолго еще при Ланжероне. Ты знаешь, что он сказал об Одессе: зимой грязища, а потом песочница. Его Воронцов не любил потому, что он был дружен с Раевским, который был слишком хорош с его женой. Он отправил Пушкина в Бессарабию, приказал ему сделать доклад об опустошениях саранчой — этих ужасных насекомых, которые в один час могут пожрать великолепные урожаи. Земля покрывается черной и вонючей коркой. Говорят, что в сущности это хорошее удобрение. Пушкин сделал свой доклад:

Саранча сидела, сидела, все съела и улетела.»

«Какой плут, я этого не знал».

«Он называл графиню Воронцову Comtesse de Бельветрило».^[304] <…>

<А. О. Смирнова>. «Вот еще пример, который мне стыдно рассказывать теперь, когда я понимаю неприличие того, что я тогда выпалила. Говорили о горах в Швейцарии, и я сказала: «Никто не всходил на Mont-Rose». Я не знаю, как мне пришло в голову сказать, что я вулкан под ледяным покровом, и, торопясь, клянусь, не понимая, что говорю, я сказала: «Я как Mont-Rose, на которую никто не всходил». Тут раздался безумный смех, я глупо спросила, отчего все рассмеялись. Madame Карамзина погрозила Пушкину пальцем. Три Тизенгаузен были там и, как я, не понимали, конечно, в чем дело».

«Но это жестоко со стороны Пушкина смеяться над наивностью девушки. Вы покраснели, рассказывая мне это, я так люблю ваше очаровательное целомудрие. Какой я дурак был! Жил медведем в этом гадком Питере, я бы вас там встретил и не оскотинился бы в Париже».

«Вот и вы, мой милейший, все делаете некстати, как я».

«Да уж что про меня говорить, я просто дрянь, хуже Платонова. А Смирнов часто там бывал?»

«Всякий день, там он сделал предложение, мне так было тяжело решиться, что я просила Екатерину Андреевну передать ему, чтобы он просто спросил: «Да или нет?» Он спросил: «да»? Я долго молчала, обретаясь в страхе и конфузе, и, по несчастью, сказала «да», а в сердце было «нет». Пушкин мне сказал: «Какую глупость вы делаете. Я его очень люблю, но он никогда не сумеет создать вам положения в свете. Он его не имеет и никогда не будет иметь». — «К черту, Пушкин, положение в свете. Сердце хочет любить, а любить совершенно некого»^[305]. <…>

Когда Смирнов на следующий день уехал в Москву, чтобы устроить свои дела, уехал, даже не поцеловав мне руки, Перовский^[306] проезжал в дрожках и даже не посмотрел на мои окошки, а Пушкин сказал: «То так, то пятак, то гривенька, а что, если бы он теперь предложил свою руку с золотым наперстком?» — «Сейчас положила бы свою и на коленях бы его благодарила». <…>

<Н. Д. Киселев>. «Я лишь раз был в Царском Селе и ничего не видел. Я был слишком беден, чтобы позволить себе прогулку в экипаже, и я пришел туда пешком с Пушкиным, который такой же прекрасный «capitaine d’infanterie»^[307], как и я. Я не знаю, читали ли вы когда-нибудь «Les historiettes galantes de Tallemant des Reaux»^[308]. — «Конечно. Они мне доставили много удовольствия, особенно «Ответы M-r Cosmus», и я знаю историю «Capitaine d’infanterie». Ее-то и дал мне прочесть Пушкин, так же как сочинения Ривароля, Шамфора и «Сказки» Вольтера^[309].

Так вот, я совершал продолжительную прогулку с Пушкиным вокруг озера. А потом мы прошли около тех комнат в первом этаже, где вы жили. Пушкин мне сказал: «Здесь я проводил самые приятные вечера у «фрейлинки Россет», как ее звали придворные лакеи. Сперва я с женой катались в парных дрожках, которые называли ботиками. Я сидел на перекладных и пел им песню, божусь тебе, не моего сочинения.

Царь наш немец русский…
Царствует он где же?
Всякий день в манеже.
Школы все казармы…
Судьи все жандармы.
А Закревский, баба,
Управляет в Або,
А другая баба
Начальником штаба^[310].

И эти стихи не мои:

Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена^[311].

Сумасшедшие, разве такая махина, как Россия, может жить без самодержавия». <…>