А. С. Пушкин в воспоминаниях современников

А. С. Пушкин в воспоминаниях современников

^{В двух томах}

^{Том первый}

^{Серия литературных мемуаров}

^{Под общей редакцией В. В. Григоренко, С. А. Макашина, С. И. Машинского, В. Н. Орлова}

^{Вступительная статья В. Э. Вацуро}

^{Составление и примечания В. Э. Вацуро, М. И. Гиллельсона, Р. В. Иезуитовой, Я. Л. Левкович}

Пушкин в сознании современников

Воспоминания современников о Пушкине имеют одну особенность, которая обнаруживается лишь тогда, когда тексты их собраны вместе.

Тогда оказывается, что они сами собой укладываются в четкий хронологический ряд, как бы образуя канву биографии поэта: лицей, Петербург, юг, Михайловское, Москва, Кавказ, Петербург.

Так бывает, когда жизнь героя мемуаров проходит в более или менее замкнутых, но разнообразных сферах, — каждый раз с новыми людьми и новыми связями, последовательно сменяющими друг друга. Жизнь путешественника, дипломата, странствующего актера или «ссылочного невольника».

В такой «мемуарной биографии» нет единого голоса: речь литератора и политика прерывается — иногда на долгий срок — бесхитростным рассказом крестьянина; воспоминания друга детства — домыслами случайного попутчика. Это — отраженная биография, мозаически составленная из разного — и не всегда доброкачественного — материала.

Ее необходимо проверить, сопоставить с другими источниками, документами, письмами, автопризнаниями, то есть произвести «критику источника». Отвергая явно недостоверное, не следует пренебрегать неточным или сомнительным, памятуя, что взгляд современника всегда субъективен, что бесстрастного рассказа о виденных событиях и лицах не существует, что вместе с фактом в воспоминания неизбежно попадает отношение к факту и что самое это отношение есть драгоценный исторический материал^[1]. Более того, мы обязаны помнить, что мемуары подвержены всем случайностям человеческой памяти, допускающей невольные ошибки, — подчас путаются лица, даты, смещается последовательность событий. Все это — органическая принадлежность мемуаров, особенность их как источника. «Верить» им до конца было бы ошибкой, но отвергать их, найдя в них противоречия или несоответствия современному нам взгляду, — двойная ошибка.

Они удерживают сведения, которых не содержат никакие другие документы.

Они очерчивают нам круг связей и отношений их героя с современниками.

Наконец они — и только они — рисуют нам историческое лицо в его неповторимом индивидуальном облике, передавая его характер, речь, привычки.

_____

О детских годах Пушкина мемуаристы не могли, конечно, сообщить многого, — несколько отрывочных анекдотов — припоминаний о рано развившихся литературных склонностях и способностях мальчика. За пределами биографических заметок, написанных родными, осталось многое, — обстановка в семье; литературная и бытовая среда «допожарной» Москвы, «грибоедовской» Москвы, с ее очень своеобразным матриархальным колоритом, где все — родня, все знакомые. Фигуры Дмитриева, Карамзина, их ближнего и дальнего окружения, даже дядюшки — Василия Львовича, проходят как бы по периферии ранней биографии Пушкина, едва ее касаясь. Один М. Н. Макаров — летописец и хранитель преданий этой Москвы — попытался как будто рассказать об этом, но сведения его о Пушкине были скудны. Для нас пропало многое, что могло бы оказаться очень важным для биографии уже сложившегося поэта, — его очень непростое, во многом противоречивое отношение к Москве и московскому обществу, круг его ранних литературных впечатлений, живое предание, связывавшее его с литературой XVIII века. Только из случайно оброненного — единственного! — воспоминания самого Пушкина мы узнаем, что Сергей Львович был знаком с Фонвизиным, что бабушка Мария Алексеевна, мать Надежды Осиповны, была на первых представлениях «Недоросля» и рассказывала об этом внуку^[2]. Все это потом отразится в его творчестве, но, чтобы заметить это со стороны, нужен был кругозор историка, мыслителя. Воссоздать литературную среду мальчика-Пушкина мог бы, пожалуй, Вяземский, но он не поставил себе такой задачи, да и Пушкина он узнал позже.

Сам Пушкин начинал свою автобиографию с жизнеописании Ганнибалов, с пращура, «арапа Петра Великого», с семьи отца. «Отец и дядя в гвардии. Их литературные знакомства. Бабушка и ее мать»^[3]. В лаконичном плане автобиографии многое неясно, даже имена.

Нет надобности обвинять мемуаристов в том, что их свидетельства не совпадают с автобиографией, которую предполагал писать Пушкин. Они рассказывали то, что знали, — а знали они лишь внешнюю сторону явлений. Автобиографии же пишутся «изнутри»; среди жизненных впечатлений оказываются иной раз важными те, которые ускользают от стороннего наблюдателя. О духовной жизни мальчика мемуаристы судить не могли.