812c16bc4d48fdee984253428f1a0f6d

Если выбрать один из множества примеров, помню, в сентябре 93-го я снял апартаменты, чтобы спокойно посвятить себя работе, потому что нарушал условия договора с Джоном Харом, которому пообещал написать пьесу и который давил на меня в связи с этим. На самом деле вовсе не странно, что мы разошлись во мнениях по вопросу художественной ценности твоего перевода «Саломеи». Так что ты довольствовался тем, что слал мне об этом дурацкие письма. За эту неделю я написал и подробно отшлифовал пьесу «Идеальный муж», так, как она потом была поставлена на сцене. Через неделю ты вернулся, и мне фактически пришлось отказаться от работы. Я приезжал в Сент-Джеймс-Плейс каждое утро в 11:30, чтобы иметь возможность думать и писать, не отвлекаясь на решение хозяйственных проблем, сколь бы ни было тихо и спокойно у меня дома. Но эта попытка была тщетной. Ты приезжал в полдень, стоял и курил, болтал до половины второго, а потом мне приходилось увести тебя на ланч в «Кафе-Рояль» или «Беркли». Ланч с его ликерами обычно длился до половины четвертого. На час ты уходил к Уайту. В пять часов являлся снова и оставался до тех пор, пока не приходило время одеваться к обеду. Ты обедал со мной в «Савое» или на Тайт-Стрит. Расставались мы с тобой, как правило, после полуночи, поскольку ужин у «Уиллиса» должен был завершить сей увлекательный день. Такова была моя жизнь в течение тех трех месяцев, каждый божий день, кроме тех четырех дней, когда ты уехал за границу. И мне, конечно же, пришлось переплыть в Кале, чтобы вернуть тебя обратно. Для человека моего характера и темперамента такое положение было одновременно гротескным и трагическим.

Ты, конечно же, должен это сейчас понимать. Ты должен понимать, что твоя неспособность находиться в одиночестве, твоя натура, столь настоятельно требующая внимания и времени других, твоя неспособность на длительную интеллектуальную концентрацию, несчастная случайность (мне хочется думать, что не нечто большее), из-за которой ты не смог обрести «Оксфордскую усидчивость» в интеллектуальных вопросах: ты никогда не умел грациозно играть идеями, лишь жестоко навязывая свое мнение - всё это, в сочетании с тем фактом, что твои интересы и желания лежали в области Жизни, а не Искусства, оказывало разрушительное воздействие на твои собственные достижения в культуре так же, как и на мое творчество. Когда я сравниваю свою дружбу с тобой и дружбу с юношами моложе тебя, например - с Джоном Греем и Пьером Луисом, мне становится стыдно. Моя истинная жизнь, моя возвышенная жизнь была связана с ними и людьми, подобными им.

О нынешних ужасных результатах своей дружбы с тобой я сейчас не говорю. Я думаю в основном о качестве этой дружбы в те времена, когда она существовала. Из-за нее я деградировал в интеллектуальном плане. В твоей душе есть зачатки, микроб артистического темперамента. Но я встретил тебя слишком поздно или слишком рано. Не знаю. Когда ты был далеко, у меня всё было отлично. В начале декабря того года, о котором речь, мне удалось уговорить твою мать отослать тебя прочь из Англии, я снова склеил разорванную и расплетенную паутину своего воображения, снова взял свою жизнь в свои руки, и не только дописал три остававшихся акта «Идеального мужа», но и задумал и почти дописал две пьесы совершенно другого рода - «Флорентийская трагедия» и «Святая блудница», но тут ты внезапно вернулся - непрошеный и незваный, вернулся при обстоятельствах, роковых для моего счастья. Я больше не смог вернуться к двум этим произведениям, и они остались незавершенными. Мне не удалось возродить настроение, в котором я их писал. Ты ведь и сам издал поэтический сборник, так что способен осознать истинность моих слов. Но неважно, способен ты на это или нет: это остается ужасной правдой в самом сердце нашей дружбы. Пока ты был рядом со мной, ты воздействовал на мое творчество абсолютно разрушительным образом, я в полной мере стыжусь и виню себя за то, что позволял тебе упорно стоять между мной и моим творчеством. Ты не мог это понять и оценить. Я вообще не имел права от тебя этого ожидать. Тебя интересовали только обеды и развлечения. Ты желал лишь удовольствий, более-менее обычных удовольствий. Именно их жаждал твой темперамент, или ты думал, что именно это нужно тебе в данный момент. Мне следовало запретить тебе являться в мой дом и мои комнаты без особого приглашения. Я виню себя за это, слабости, которую я проявил, нет оправдания. Полчаса наедине с Искусством всегда были для меня важнее, чем круговорот общения с тобой. На самом деле за всю мою жизнь ничто никогда ни в малейшей мере не было для меня столь же важно, как искусство. Но для художника слабость - это преступление, когда эта слабость парализует воображение.