80 лет одиночества

Иногда в газете или литературном журнале можно было сказать больше, чем в профессиональном издании. Бдительные коллеги были страшнее редакторов. Большинство доносов шло именно с их стороны. Кроме того, в научных журналах наблюдался сильный профессиональный кретинизм, неодинаковый в разных областях знания. Массовые издания в тонкости не вникали, и иногда там удавалось опубликовать нечто такое, что в научном журнале отклонили бы уже на дальних подступах. Но там надо было писать по-человечески, чего большинство ученых-обществоведов не умело.

Степень либерализма разных печатных органов менялась в зависимости от общей идеологической обстановки и особенностей главного редактора. Какое-то время самым либеральным органом печати считалась «Литературная газета». Роль ее была двойственной: во внешнеполитической пропаганде она выступала как агрессивная шавка, за которую партия якобы не отвечала; за это во внутренних вопросах ей позволяли выступать более раскованно – поэтому ее и читала вся интеллигенция.

Степень риска всегда оставалась высокой, очень многое зависело от конкретного редактора. Я с благодарностью вспоминаю Валентину Филипповну Елисееву (позже она работала в «Новом мире»), опубликовавшую фрагмент из моей «Социологии личности», статью «Свобода личности и конформизм» («Литературная газета». 1967. № 17), которая вызвала недовольство некоторых психологов, боявшихся этой проблемы. Очень много сделал для пропаганды социологии Анатолий Захарович Рубинов.

Все старые авторы «Литературки», думаю, благодарны первому заместителю главного редактора Виталию Александровичу Сырокомскому (1929–2006), при поддержке которого проходили все сколько-нибудь острые материалы. Образованный человек, окончивший МГИМО, в прошлом – партийный работник, он отличался не только смелостью, но и пониманием реальных проблем. В 1970 году, когда я начал эмпирическое исследование юношеской дружбы и негде было достать на него ничтожные по тем временам деньги (и ЦК ВЛКСМ, и министерство просвещения, к которым я обращался за помощью и которые, по идее, были заинтересованы в этой работе, отказали), выручил Сырокомский – за право газеты первой опубликовать результаты исследования, которые были достаточно интересными не только для профессионалов.

Для осмысления современной динамики брака и семьи очень много сделала в «Неделе» Елена Романовна Мушкина; позже туда перешел работать и Сырокомский.

Публиковался я и в «Комсомольской правде», и в «Известиях», где была напечатана важная статья «Что значит найти себя?» (1965. 21 и 26 августа), и во многих других газетах. В 1980-х доброй славой пользовался журнал «Клуб и художественная самодеятельность», в котором была опубликована наша беседа с Виктором Розовым. Даже в «Правде» можно было иногда печататься. Кстати, школьный отдел там был смелее и лучше, чем во всех остальных газетах. В перестроечные годы при содействии О. П. Матятина мне удалось напечатать там острый материал «А взрослому легко?» (1987. 23 ноября) в защиту рок-музыки и вообще молодежной субкультуры против организованной по указанию Е. Лигачева атаки на них со стороны В. Белова, Ю. Бондарева и В. Распутина. Короче говоря, советская журналистика, как и страна в целом, не была ни одноцветной, ни черно-белой.

Никакой особой политической «крамолы» ученые в газеты не протаскивали. Но в подцензурной печати почти все было запретным, поэтому читатель был благодарен за малейшее живое слово, а для автора это была полезная школа, если не литературного мастерства, то хотя бы элементарной вразумительности, в отличие от официального «канцелярита». Отрешиться от «канцелярита» было трудно, но если это однажды удавалось, ты уже не мог писать по-старому, и от этого выигрывали все.

На мой взгляд, значение лучших газетных публикаций тех лет было не столько в их политическом подтексте, который больше напоминал кукиш в кармане, сколько в некотором «очеловечивании» официальной идеологии. Вместо всеподавляющей «коммунистической идейности» философы, социологи, писатели и журналисты стали писать о человеческих проблемах – любви, семье, дружбе, смысле жизни, нравственном поиске и тому подобном. «Человеческий фактор» тем самым не только завоевал право на существование, но и стал постепенно теснить политический (читай: «нечеловеческий») фактор, расчищая почву для новых раздумий и безответных вопросов. В дальнейшем, спустя годы, по поводу «человеческого фактора» много иронизировали, и даже возмущались им, считая сведение роли человека к «фактору» иноформой сталинского «винтика», но в свое время это была важная ниша, относительно автономная от политики. Если угодно, это был один из аспектов перехода от тоталитаризма к авторитаризму, который не допускает политической свободы, но признает наличие невозможной при тоталитаризме негосударственной личной жизни.

Именно в те годы я стал популярен. Позднейшая сексологическая тематика лишь наложилась на социально-этическую, продолжением которой она на самом деле была.

Национальный вопрос