80 лет одиночества

Не обходилось и без комичных историй. Зная о различии российской и американской молодежной культуры, я спросил своих студенток, кто из них выручил бы друга, подсказав ему/ей на экзамене. «Да» ответили две студентки из тридцати восьми. Я сказал им, что в России дружбу ценят выше соблюдения правил, и объяснил почему. Это их заинтересовало, несколько девушек позже рассказали мне, что обсуждали тему со своими бой-френдами из МТИ (эти вузы дружат) и те сказали, что в юношеской среде процент готовых помочь другу все-таки был бы выше. На следующей лекции у меня даже появились двое чьих-то бой-френдов, заинтересовавшихся непривычной темой.

Очень плодотворными были контакты с американскими сексологами. Директор Нью-йоркского центра по изучению и профилактике СПИДа Анке Эрхард и ее сотрудники (я посещал этот центр каждый свой приезд в Нью-Йорк) помогли мне понять социальные факторы страшной эпидемии и методы борьбы с нею. По их рекомендации я посетил учреждение с трудно переводимым названием – Gay Men Health Crisis («Кризис здоровья мужчин-геев»).

Беседа с главным психологом началась с недоразумения. Когда я сказал: «проблема гомосексуальности», он прервал меня словами: «гомосексуальность – не проблема». Я понял смысл его реплики: проблема есть нечто, подлежащее решению и, возможно, устранению, а гомосексуальность, в отличие от ВИЧ, – явление постоянное. Но как же выразить свою озабоченность этим явлением? Подумав, собеседник сказал: «Ну, может быть «issue (вопрос, предмет обсуждения) of homosexuality». Я усвоил, что слова имеют значение, но главное – мне помогли понять стратегию профилактики СПИДа изнутри. Вернувшись в Москву, я пытался донести эту информацию до российских коллег, но у многих она вызывала только раздражение и воспринималась как покушение на их профессиональную монополию (и деньги).

Короче говоря, я благодарен Америке и американцам. Старых, еще по Ленинграду, знакомых у меня теперь в Бостоне, пожалуй, больше, чем осталось в Москве и Петербурге, и ни один из них не сожалеет об эмиграции. Но меня все-таки тянуло домой. Как позже написал мой друг Виктор Каган, «в России мне говорили, что я “западный” человек, здесь вижу, что вполне “российский”». Нечто вроде кошки, которая, конечно, «гуляет сама по себе», но нуждается в том, чтобы иногда было о кого потереться». Хотя почти все здесь было лучше, чем дома, я чувствовал себя посторонним. Мне нужна была не столько абстрактная Родина, сколько мой старый письменный стол и чувство, что я кому-то нужен.

Чужой среди своих

Человек благородный – везде отщепенец

Для своих соплеменников и соплеменниц.

Абу-ль-Ала аль Маарри (973—1057)

Иллюзий о ближайшем будущем России я не питал. Когда после распада Советского Союза группа гарвардских иммигрантов попросила меня частным образом поделиться мыслями на этот счет, я сказал, что с всемирно-исторической точки зрения крушение «империи зла», возможно, и является благом, но для ныне живущего и следующих двух-трех поколений это – величайшая историческая катастрофа. Беда не в том, что рухнула нежизнеспособная империя, а в том, что очень долго все в ней будет только разваливаться, причем в республиках, за исключением Прибалтики, жизнь будет значительно хуже, чем в России. Молодежь с этим как-то справится, а пожилые люди в новой жизни себя так и не найдут.

Вернувшись домой, я нашел свой письменный стол, хотя и поврежденный постоянными протечками сверху, на месте. Зато все остальное стало чужим. Оказалось, что ни мои знания, ни моя работа, ни я сам никому не нужны. То, что снаружи выглядело как экономические реформы, изнутри напоминало самое большое, и притом публичное, ограбление в мировой истории. Гайдар и Чубайс, за которых я голосовал и без которых, я в этом абсолютно уверен, всем нам было бы еще хуже, воспрепятствовать этому не могли. А как только благодаря высоким ценам на нефть экономическое положение страны слегка стабилизировалось, начался новый передел собственности и власти.

Заниматься наукой в 1990-х годах было, мягко говоря, трудно. Зарплата главного научного сотрудника РАН в 1993 г. была ниже прожиточного минимума (на нее впервые стало можно прожить лишь в 2007 г.). Набор сборника моих избранных сочинений, подготовленный в издательстве «Педагогика», был рассыпан. Издавать новые книги было не на что. Работа по этнографии детства прекратилась. Добывать гранты я не умел.