702a61e55b624987c42be6b995ede239

Непокорные Фивы. Семивратные Фивы. Оплот величайшей культуры Греции, разоренный до основания. Библиотека, купальни, дома богатых горожан были разрушены, прекрасные статуи на площадях повалены, кипарисы и оливы сожжены. На улицах – раненые и убитые. Пленных осматривали, сортировали и отправляли на корабли. Воины развлекались, демонстрируя отвратительные права завоевателей. Царь отдал на растерзание своему верному войску бывший великий город.

На окраине, в лагере, слышался постоянный смех и разговоры возбужденных победителей.

Теплая ночь освещалась по периметру лагеря отсветами костров. Внезапно, перекрывая привычные звуки, в темноте раздался тонкий свист рассекаемого знойного воздуха и над головами сидящих у костра караульных пронеслась черная тень.

Он очнулся от короткого сна в знакомом шатре возлюбленного – красная плотная ткань, богатое убранство. На земле - бесценные абиссинские ковры, на широких лавках из черного палисандра – серебряные чаши и кубки. Пять бронзовых масляных светильников давали тусклый свет. Рядом, на ложе, покрытом тигровой шкурой, спал любимый друг. Мощные плечи, золото отросших в походе кудрей. Бешеный темперамент. В порыве страсти – тигр и лев в одном человеке. Юноша поморщился, почувствовав боль во всем теле, осторожно сполз с любовного ложа. Ноги не слушались, мышцы ныли так, словно их выкручивали и подвергали изощренным азиатским пыткам. А разве это не пытка – любовь? Такая, что каждый миг отзывался страхом потери, каждая минута – будто последняя…

Словно в насмешку над побежденными греками, он закрепил белый хитон вычурными золотыми фибулами, завернулся в красный воинский хламис и вышел в сентябрьскую ночь. Было относительно тихо и тепло, но почему-то по спине юноши прошелся холодок. Страха? Предчувствия беды?

От костра к нему шли двое. Птолемей, один из «гетайров» царя, за ним - кто-то высокий, широкоплечий, одетый в странный длинный плащ.

Он посмотрел прямо в кажущиеся черными, как безлунная ночь глаза - чуть раскосые, полные непонятной тоски, боли, мудрости. В сердце толкнулась тревога.

Птолемей представил незнакомца как военноначальника из отдаленной провинции. Смуглый мужчина с нездешним взглядом поклонился любимцу македонского царя и отступил в тень.

Он остановился на пороге шатра, прислушался к звукам ночи. Почему-то тишина показалась зловещей. Ему вдруг почудились свистящие фразы и жаркий шепот. Отчаянные вздохи и шорох песка… Такое странное ощущение, будто ночь оплакивала его заживо… На мгновение представились эти скорбные глаза на выразительном лице. Вспышка синего света и вместо лица - странное божество с крыльями и длинным хвостом. Когтистые лапы, раздвоенный язык…

Юноша вздрогнул, стряхивая наваждение, и задернул полог шатра.

***

Даниэль проснулся в темной спальне и несколько минут лежал неподвижно, пытаясь вернуть свой сон. Странное впечатление, словно обрывки другой жизни - солнце, пески, сражения… И Маттиас с болью в черных глазах. Эту бесконечную тоску Даниэль вспомнил прежде всего. Эта тоска прогнала сон, поселилась бесформенным комком волнения в его сердце… Даниэль открыл глаза. Маттиас, как всегда, проснулся раньше, лежал рядом, опираясь на локоть, и смотрел на своего любимого с мудрой улыбкой.

- Только сон, - прошептал он, целуя Даниэля в уголок губ.

Парень вздохнул.

- В последнее время слишком много снов. Какие-то мифические существа. Древняя война - то ли Троя, то ли битва за Рим…

- Ты забыл, как напрягал свой мозг, накачивая античностью. Теперь расплачиваешься зашкаливающим воображением, - мягкие губы переместились на шею.

- Мудреные слова с самого утра, - уже улыбаясь и забывая о смутных картинах сновидений, отозвался Даниэль, с удовольствием подставляя себя ласкам любимого.

Сильные пальцы прочесывали густые русые волосы, будто снимая последние впечатления от странного сна, даря забвение. Тяжелое идеальное тело с твердыми мышцами, словно отлитыми из бронзы, прижималось своим возбуждением к моментально ощутившему напряженное томление Даниэлю. Они уже три года были близки, но каждый раз прикасаясь к Маттиасу, парень чувствовал туман в голове и трепет во всем теле. Мужчина действовал на него магически, воспламеняя, поражая воображение безграничной любовью и страстью. И в это утро, пока солнечные лучи пытались проскочить сквозь плотные шторы спальни, Даниэль блаженно утопал в объятиях, поднимаясь на волнах удовольствия лишь от умелых прикосновений рук, губ, бедер. Прикусывал губы и сдерживал стоны, чтобы потом они прорвались, переходя в крик. Изучал своими руками знакомые рельефы и внушительно торчащий орган, снова восхищаясь, сжимая и поглаживая, с восторгом слушая несдерживаемые слова любви. Маттиас мог смутить одними только фразами, и ими же довести до пика. Ритмично двигая ладонью по скользкому от смазки члену Даниэля, мужчина с прикрытыми от наслаждения глазами, цитировал бессмертную «Одиссею», пока парень не забился в сумасшедшем оргазме, теряясь в удовольствии от красоты слов древнего эпоса.