7 способов соврать

– Да, и вот еще что, – добавляет Гарсия, записывая что-то в блокноте, который он всегда таскает с собой. – Ты бы убирала назад волосы. А то у тебя вечно закрыт правый глаз.

Я вздыхаю, откидываясь на спинку стула. Это замечание он тоже ей делал. Не понимаю, почему нельзя следовать простейшим указаниям. Порой мне кажется, что только мы с Гарсией полностью выкладываемся.

Нет, я не считаю себя самой талантливой в труппе – остальные тоже все хороши, каждый по-своему. Но… даже не знаю. Такое впечатление, что им не нужна сцена, что они не испытывают потребности заполнить пространство эхом своих голосов и энергией слов.

– Кэт!

– Что? – Я поднимаю глаза.

Ко мне подходит Гарсия:

– Ты играешь великолепно. Но, по-моему, в этой сцене ты кое-что упускаешь. – Он кладет блокнот на стол. – Какую цель преследует твоя героиня в этой сцене? Чего она добивается от персонажа Эмили?

Это я осмыслила еще в сентябре, когда штудировала сценарий, и потому отвечаю без колебаний:

– Она хочет, чтобы Наталья извинилась.

Гарсия ерошит волосы. Взлохмаченный, в очках с толстой оправой, с щетиной, он похож на студента, которого мучает похмелье. В нашей школе Гарсия работает первый год, но он всегда невозмутим, на дом задает мало, в общем, по меркам многих, вполне сносный препод.

– Да, – соглашается Гарсия, – мотив извинения присутствует. Но не только. А что еще, по-твоему?

Я морщу лоб:

– Я абсолютно уверена, что суть в этом. Наталья разрушила жизнь моей героини, значит…

В глубине сцены раздается взрыв смеха. Раздражение, тлевшее во мне, вспыхнуло в груди ярким пламенем.

– Заткнулись бы вы там, а? – рявкаю я, резко поворачиваясь на стуле.

Смех мгновенно стихает.

В глазах Гарсии блеснуло удивление.

– Вообще-то, ты могла бы предоставить это мне. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я тоже способен сказать: «Тишина за кулисами».

– Простите, – бормочу я.

– Не извиняйся. Просто не делай из этого привычки. – Гарсия смотрит на часы. – Ах, черт. Ладно. – Он быстро идет к краю сцены, спрыгивает и снова занимает свое место в первом ряду. – Итак, давайте отработаем еще один момент, пока не стукнуло пять. Сразу переходим к последней сцене.

Эмили, не до конца выучившая свою роль, бежит за сценарием. Поскольку в наличии у нас еще не весь реквизит, я пишу на воображаемой классной доске посреди сцены.

– Итак, – произносит Гарсия, когда Эмили бегом возвращается на место. – Концовка шестой сцены. Начинаем с фразы «Ну, что скажешь?». Как только будешь готова, Эмили.

Минута молчания. Потом Наталья Баженова обращается ко мне:

– Ну, что скажешь?

Я смотрю в пустоту, туда, где мои пальцы бегают по представляемой доске. Изучаю воображаемое равенство.

– Красиво, – отвечаю я. – Красивое равенство.

– Теперь понимаешь, почему мне пришлось уехать и возобновить исследование?

– Нет, не понимаю. Но равенство красивое.

Воображаемый мел выскальзывает из моих пальцев. Я оборачиваюсь. Щурюсь: сценический свет поставят не раньше, чем через две недели, поэтому лампы слепят.

Наталья подходит ко мне.

– Хочешь, покажу остальное? – спрашивает она.

Предложение настолько заманчиво, что у меня аж во рту пересохло.

– Я могла бы попробовать найти выход, – продолжает она. – Могла бы по возвращении переговорить с другими преподавателями о том, чтобы тебя взяли в университет. Могла бы…

– Мама! – окликают меня. Я поворачиваюсь. На сцене появляется девушка, играющая мою дочь. – Я все сделала, – докладывает она. – Ужин готов. И… мы все ждем тебя дома.

Я внимательно смотрю на свою «дочь»: в ярком сценическом освещении лицо у нее неестественно белое.

– Спасибо, родная, – машинально отвечаю я. Снова перевожу взгляд на Наталью. – Нет, – отказываюсь я. – Я не могу с тобой поехать.

– Но…

– Я не поеду, – обреченно повторяю я. Помедлив, иду за «дочерью». Наталья смотрит мне вслед.

– Занавес, – кричит Гарсия. – Великолепно. Всем спасибо.

Мы устроились на краю сцены. Остальные ребята болтают и шутят. Парень, играющий моего мужа, флиртует с Эмили, но та, похоже, об этом не догадывается. Я сижу в стороне, как можно дальше от девчонок, на которых накричала. Конечно, зря вспылила – я знаю, что призывать к порядку должен был Гарсия, но меня бесят те, кому не хватает элементарного такта соблюдать тишину на репетиции.

Гарсия просматривает записи, сделанные сегодня на репетиции.

– Кэт, – наконец говорит он, – что, по-твоему, означает концовка?

Все смотрят на меня, ослепляя, как прожекторы. Я пожимаю плечами и, ни на кого не глядя, отвечаю:

– Я проиграла. Моя героиня терпит поражение. Она пятнадцать лет сидела дома и ждала свою учительницу, а когда та приезжает – она уже растит ребенка, так что… Ей приходится отказаться от мечты. Она проиграла.

– Я так и знал, что ты так ответишь, – Гарсия что-то быстро записывает в своем блокноте. – И все-таки подумай еще. И про извинение в предыдущей сцене – тоже. Хорошо?

Я киваю, вполне довольная тем, что для меня в кои-то веки нашлись замечания. Обычно Гарсия много времени уделяет движению актеров на сцене и до характеристики героев дело не доходит.