60-я параллель(изд.1955)

Слепень вышел от командира удовлетворенным. Но всё же нельзя было сказать, чтобы он окончательно успокоился.

Да, всё это так; всё отлично. «Хромировать!» Картинный образ: старый седой кречет в одной стае с молодыми соколами. Превосходно в теории! Но это всё заслуги прошлого, они будут при нем и в восемьдесят лет. А ему нужно другое: завоевать веру в себя среди этой молодежи не первыми главами своей длинной биографии, а ее последней страницей, сегодняшним днем, тем, что он сейчас может сделать. Да, чорт возьми!

Комполка представил нового начштаба летному составу в столовой за завтраком.

Два десятка здоровых, — приятно смотреть! — крепких, как молодые дубки, юношей, шумно двинув стульями, поднялись ему навстречу, над белой скатертью и дымящимися кружками какао.

Сорок или пятьдесят ясных и твердых глаз смотрели на него; молодые глаза: прямые, как выстрел в упор, честные, как небо, как солнце в небе. Он ясно чувствовал, — они откровенно, не скрываясь, оценивают начальника: его виски, тронутые проседью, его манеру держаться, его лицо и — с особым вниманием — его ордена: два «Красных Знамени», боевое и трудовое. В те дни, в начале войны, орденоносцев было несравненно меньше, чем стало потом. Два «Красных Знамени» сразу приковывали к себе внимание.

Слепень отлично понимал значение этих взглядов. Любой солдат, каждый воин всей душой хочет, всем сердцем стремится полюбить своего командира; он просит, чтобы тот дал ему повод для этого. Люди могут сделать это даже на веру, в кредит; но горе командиру, которым эта солдатская вера не будет оправдана!

Минута эта была для Евгения Максимовича очень важной. И тут-то внезапно он чуть-чуть покраснел: среди других рук к нему протянулась маленькая, смуглая, сильная рука. Протянулась смело и прямо, так же, как остальные.

Слепень поднял голову. Черные глаза южанина твердо смотрели на него, точно тоже испытывали. Этого начштаба не предвидел никак.

— А, товарищ Мамулашвили! — сказал он всё же тогда, сделав над собой не малое, но, видимо, совсем незаметное усилие. — Где только не встречаешь своих учеников!

Их руки пожали одна другую.

Вечером, перебирая, как он привык это делать еще в молодости, после первых воздушных боев, всё, что с ним происходило за день, он невольно остановился на этом мгновении. Конечно, если Мамулашвили не виноват, тогда... Ведь не может же человек, поступивший не честно по отношению к другу, с таким спокойствием смотреть ему в глаза? Превосходно! Он был бы рад, если бы это было не так, если бы это сделал не он. Но тогда кто же?

Довольно долго он сидел нахмурившись, размышляя.

В первый миг ему пришло в голову: не следует ли обсудить эту неожиданность с замполитом? Не рассказать ли всё Гаранину?

Но потом решил, что всё это чепуха. Неправильно! Не такое теперь время, чтобы занимать командование мало обоснованными сомнениями и подозрениями. Тем более, что Ной — превосходный летчик. Такие, как он, особенно нужны сейчас Родине. Значит, он обязан — и будет! — ценить его точно так, как каждого из его товарищей. А что до того, как будет вести себя он, Ной, так... Это сразу станет ясным.

Авторитет нового командира — большое дело в каждой воинской части. В авиации вопрос об отношении к штабному работнику, к человеку, который может, оставаясь на земле, судить тех, кто идет на смерть в воздухе, всегда стоит острее, чем где-либо в другом роде войск. Это понятно и даже законно. Недаром в авиачастях стремятся к тому, чтобы и комиссары, и начальники штабов сами летали, сами могли при случае пойти в боевой вылет.

Нет ничего удивительного, что ветеран воздуха майор Слепень понимал положение лучше каждого. Не из самолюбивого стремления к популярности, совсем из других побуждений, он готов был в любой миг, любым способом доказать этой молодежи, что он сохранил, несмотря на годы, все свои боевые возможности. «Я их помножил на большой опыт. Я имею право учить вас, летающих, а вы имеете все основания слушаться меня, ветерана». Но, понятно, делиться своими мыслями даже с Гараниным или Золотиловым ему никак не хотелось. Ведь они тоже были летающими, молодыми, боевыми летчиками.

Так казалось ему.

Однажды, вскоре после первого разговора с командованием, Слепню позвонили из Политотдела БУРа — Берегового укрепленного района. Политотдел просил летчика-истребителя первой войны, майора Слепня, сделать в клубе доклад на тему «Боевое прошлое русской военной авиации». «Важность и своевременность такой беседы, вероятно, ясна вам, товарищ Слепень? Сейчас дорого стоит каждое воспоминание о воинской славе русской армии; тем ценнее, если о событиях расскажете вы, их очевидец и участник».

Отказываться не было причин. Евгений Максимович историю нашей военной авиации знал великолепно и любил горячо. Он с удовольствием согласился.