60-я параллель(изд.1955)

И всё же Федченко, шагая, глядел и глядел назад, на юг. Южный горизонт, отступая, туманился, уходил в неясную даль; и там, где сейчас кипел бой, в этой мгле, в этом тумане осталось несколько ребят, а среди них — смешное, доброе, наивное существо. Человечек. Девочка. Зачем они остались там?! Что сулит им завтрашний день? Будет ли у них это «завтра»? Эх, Марфа, Марфа!..

Глава ХLI. В ПАВЛОВСКЕ

Генерал Дона давно уже обещал Варту экскурсию в «русский Версаль». Теперь наступило, наконец, время для ее осуществления: «Всё идет как по расписанию, Вилли, дорогой!»

Рано поутру восемнадцатого числа машина командира тридцатой авиадесантной, эскортируемая четырьмя хорошо вооруженными мотоциклистами, прошла через парк и появилась на улицах Пушкина. Город был взят дивизией старика Рэммеле буквально только что. Бои еще вспыхивали то там, то сям. Какие-то красные части вдруг, сваливаясь как снег на голову, с яростью и упорством пробивались на север сквозь цепи немецких плетей. Поездка представлялась небезопасной. «Но разве мы с тобой не солдаты, Вильгельм?»

Когда граф Дона выехал на своей машине из Дудергофа, Марфа Хрусталева спала еще, как сурок, на крылечке одноэтажного дома у «Белой Березы».

Она проснулась потому, что Спартак Болдырев растолкал и ее и Зайку. Всхлипывая и задыхаясь, он рассказал: час назад там, у пруда за парком, погиб в ночной перестрелке Валя Васин.

В первые несколько минут Марфушка поняла только одно: «Вали больше нет!.. Мария Михайловна — два месяца назад; Тихон Васильевич — вчера; теперь — Валя... Валя Васин убит!» Но тотчас затем вспыхнула и еще одна мысль: «А фотографии? А знамя?»

Под красноармейской гимнастеркой у Вали была привязана к телу завернутая в желтую компрессную клеенку небольшая пачка — часть драгоценных фотографий: Сергей Миронович Киров среди ребят; а вокруг пояса обмотано знамя пионерской дружины. Допустить, чтобы они попали в фашистские лапы, было совершенно немыслимо.

Бойцы и командиры, прижатые к земле непреодолимой свинцовой усталостью и сознанием: «Мы — дома!», спали как мертвые. Да и что бы они могли посоветовать тут? Тихон Васильевич Угрюмов лежал на кладбище в деревне Ладога. Подполковник Федченко и Голубев куда-то ушли.

Марфа настаивала на том, что она пойдет одна, совсем одна. Пойдет, найдет тело Валечки, снимет с него знамя и пакетик с фотографиями...

Однако было ясно, что без Спартака ей не разыскать в темноте неведомый прудик на Садовой улице. А как только выяснилось, что необходимо идти вдвоем, Зая Жендецкая наотрез отказалась оставаться.

Тогда, никого не разбудив, сообщив о своем намерении только ближнему часовому, они все трое пошли по ближайшей аллее, между глухо шепчущихся столетних деревьев.

Эта аллея, показавшаяся Марфе в ту ночь зловещей, таинственно жуткой, тянется по Павловску до Ям-Ижорской просеки. Она и сейчас носит гордое название «Белосултанной».

Валя Васин лежал около большой липы на самом берегу пруда, там, где Восьмая парадная сходится с Садовой. Лицо его было желто-бледно, глаза прикрыты. Казалось, он идет куда-то против сильного встречного ветра. Пуля пробила Валино сердце, но крови на земле почти не было.

Расстегнув гимнастерку, они с трудом сняли с убитого друга и знамя и небольшой плоский пакетик. Марфа положила фотографии в свой карман. Спартак спрятал знамя на груди под гимнастеркой.

Теперь нужно было похоронить Валю. Нельзя его так оставить. Но чем вырыть могилу?

Около часа, если не больше, они пытались копать жесткую землю железными палками от разбитой ограды. Безнадежно!

Тогда Спартаку пришла в голову одна более исполнимая мысль. Проволокой, валявшейся тут же, они крепко привязали тело убитого к чугунному столбику ограды, лежавшему на дорожной бровке. С великим трудом дотащили они Валю и этот тяжелый груз до далеко выдавшихся в пруд деревянных мостков.

Холодная в тумане вода плеснула громко, но тотчас же испуганно затихла. Волны чмокнули под мостками. Валя Васин ушел из мира навсегда.

Спартак долго, мучительно моргал глазами. Плакать, как плакали девчонки, он не хотел, а сказать хоть что-нибудь не выходило. Кроме того, надо было идти назад. Вокруг стояла полная тишина, но она могла быть обманчива.

Нигде не было видно ни одной живой души. Ближние дачи хмурились, темные и безмолвные. Пустая Садовая тянулась вправо и влево так, точно это был не Павловск с его дворцами и парками, лыжными станциями и мызами, где пьют молоко экскурсанты, а какой-то мертвый город Хара-Хото... Это пустота и молчание входили и в ребят непреодолимой утренней дрожью.

Они торопливо прошли по первой подвернувшейся тропе до Белосултанной и замерли за кустами у перекрестка. По Белосултанной шли люди, слышался громкий говор. Немецкая речь: «Халло! Руди! Вохин дох йетцт?» [42]