Закутываясь в теплый шарф — это стало чем-то вроде способа успокоить нервы, я вдыхаю оставшийся на нем запах, и воспоминания расползаются изнутри болью. Они рисуют его усталые глаза и наш первый разговор в день побега. Ник тогда сказал, что есть вещи, о которых лучше не помнить. Как же он был прав. Иногда я снова мечтаю забыть все, что произошло между нами, но потом понимаю, что нет. Теперь ни за что не отдам ни секунды своей памяти. Даже если она и приносит боль и сожаления.
Мой поступок можно назвать трусостью, но на самом деле это искупление. Я осознанно стираю себя из его жизни, исправляя свою самую первую ошибку, когда насильно поместила себя туда.
«Выходит, ты единственная, кто был до конца со мной честен», — бьются, как волны о берег, сказанные им слова. Но что бы случилось, открой я правду?
Выбрал бы он меня, не измени я его воспоминания?
Было ли между нами что-то настоящее, не навязанное ошибками прошлого и самой судьбой, так ловко перетасовавшей карты?
На эти вопросы пока нет ответа.
Позади хрустит ветка, и я оборачиваюсь. Его там нет. Я качаю головой. Разумеется.
— Идем быстрее, — поторапливает Рейвен, и перед тем, как бросить прощальный взгляд на улицу, сияющую золотыми огнями, я тихо шепчу: — Прости меня.
Если все получится, то уже через несколько недель Коракс отправится на дно следом за отцом, и тогда парни смогут начать новую жизнь, как и хотели. Не держа под подушкой оружия и больше не оглядываясь. И я помогу этому случиться.
— Что ты там бормочешь, принцесса? — сухо спрашивает Рейвен. Ее насмешливость едко колет сердце.
— Ради бога, не называй меня так, — выдыхаю я, едва успевая за ее шагами, в то время как от каждого моего в боку раздается болезненная пульсация. Но я не прошу Рейвен сбавить темп, страх не позволяет. А возможно, гордость.
— Почему?
«Потому что он так называл».
— Просто хоть раз в жизни сделай так, потому что я прошу тебя. Как девушка девушку, мы же вроде в одной команде?
— Стой, — дергает Рейвен меня за локоть и жестом показывает, чтобы я не издавала ни звука. По мосту над нашими головами проходит патруль. Я не уверена, полиция ли это или люди отца, но выяснять не хочется.
— Теперь двинули!
Спустя полчаса мы выходим к округлой площади, и я внезапно понимаю, что уже видела это место. «Сент Марк» гласит надпись на указателе.
— Мы в Хелдшире? — спрашиваю я, удивлённо озираясь по сторонам. — Но мы ведь… мы же собирались в Лондон… Каким образом?..
Рей меня обрывает: — Ник перед отъездом хотел что-то вернуть в тайник.
Странно, что он ничего об этом не говорил. Мысль о том, что Ник не поделился планами со мной, ранит сильнее, чем я ожидала. Рейвен словно читает мои мысли: — Мне Артур сказал. Идем. Мы почти на месте, еще чуть-чуть и будем в безопасности.
Несмотря на ее уверенность, я не могу игнорировать факт, что чем дальше мы удаляемся от спальных районов и центра, тем чаще мелькают патрули на улицах. Джесс не зря решил залечь на дно в элитном квартале, ведь именно в таких местах беглецов не ждут, в первую очередь обшаривая дешевые гостиницы. Но люди Коракса не станут искать двух девушек — это единственное, на что я уповаю.
Мы движемся мелкими перебежками. От клочка темноты к другому клочку. Хочется верить, Рейвен знает, куда направляется. По крайней мере она ловко ориентируется среди темных окон магазинов и узких проулков. Наконец, когда я уже не то, что ног, рук от холода не чувствую, мы останавливаемся на крыльце двухэтажного дома, втиснутого между двумя другими так, что они того и гляди его раздавят.
— Это здесь! — радостно восклицает девушка.
— Что именно? — устало спрашиваю я. Кажется, будто мы прошагали минимум сотню миль. Вид здания не добавляет оптимизма.
— Вон, прямо у тебя перед глазами. — Она тычет пальцем в пыльную вывеску сбоку от синей потрескавшейся двери «Сдаются комнаты», а потом трижды стучит.
Ощущение опасности, исходящей от этого места, кажется почти осязаемым, так что остаётся лишь гадать, почему Рей привела нас в эти трущобы, но у меня уже не хватает сил, чтобы с ней спорить
Пансион оказывается сырым, пропахшим дешевыми сигаретами и старыми тряпками. Такой запах появляется у белья, если его как следует не просушить. Однако оказавшись в комнате, напоминающей спичечный коробок, и глядя на серые полинявшие простыни, закрадывается сомнение, стирали ли их вообще.