48 минут, чтобы забыть. Фантом

Внезапно холодный кирпич под моими пальцами превращается в ткань и, потеряв опору, я падаю на колени. Осторожно приподняв занавес, встаю, оглядываюсь по сторонам и ахаю. Потому что нахожусь прямиком на сцене.

Лестницы с деревянными перилами изгибаются вдоль стен, на которых под резными потолками высятся балконы и ложи.

Это театр.

— Выглядит впечатляюще, верно? — раздается голос сбоку, и я резко оборачиваюсь.

— Боже, Шон, как ты меня напугал, — я обхватываю его руками вокруг шеи и обнимаю на столько крепко, насколько позволяют силы. — Я так рада, что ты цел. Где Арти?

Я не видела парней всего день, но такое чувство, будто прошло несколько суток.

— Он с Рэйвен в другой машине, — шепчет Шон и аккуратно отстраняется, пристально разглядывая мое опухшее лицо. — Они в порядке. Оба. А что случилось с тобой?

— Давай не сейчас, — прошу я. — Здесь есть место, где можно смыть с себя все это?

Шон кивает:

— Думаю, мы сможем найти воду, чтобы привести тебя в порядок.

Спустя полчаса я все еще «привожу себя в порядок», если оцепенелое бесцельное блуждание можно таковым назвать. В итоге сажусь на мягкое сиденье в партере. Ждать, когда Джесс вернётся с новостями. Мне нужно немного побыть одной, чтобы успокоиться прежде, чем я снова его увижу.

Я закрываю глаза и откидываюсь на сиденье. Здесь холодно. Вокруг пахнет пылью. Странно осознавать, что когда-то это здание было наполнено людьми. Оно как старый заколдованный замок, темный и неживой. Только фонарь, одиноко стоящий на соседнем сидении, освещает клочок тьмы.

Позади раздаются шаги, но я не удосуживаюсь даже обернуться. Шон накрывает меня толстым пледом, найденным скорее всего где-то в гримерных, и садится рядом.

— Итак, мы снова вместе, — говорит он, упираясь локтями в колени.

— Как в старые добрые времена, — тихо отвечаю я.

— Не стоило мне разрешать тебе идти.

Шон действительно выглядит так, будто ненавидит сам себя за то, что его план не сработал. Я мотаю головой:

— Если кто-то и должен с отцом разобраться, то я. И ты это знаешь.

— Кто тебе теперь позволит.

Я грустно хмыкаю.

Никто из нас больше не хочет говорить. Мы сидим вдвоем в тусклом свете, отрезанные от остального мира, который давным-давно спит. Оба на грани, поэтому нужны друг другу, чтобы не сорваться.

Чем больше проходит времени, тем тревожнее становится на душе. Ведь если бы Нику стало хуже, Джесс бы сказал?

Наконец я слышу хлопок двери. Мы с Шоном переглядываемся.

Он предлагает руку, помогая встать, и мы вместе идем к комнате, куда положили Ника. Я изо всех сил пытаюсь унять снова разбушевавшееся сердцебиение.

— Сначала ты, — говорит он, давая мне право на приватность.

Дверь поддается легко, и я осторожно закрываю её за собой. В нос тут же бьет запах антисептика, крови и мыла.

Комната, кажется, бывшая гримерная, на первый взгляд полна всяким хламом, как будто театральная труппа просто исчезла, побросав реквизит, гонимая неизвестным страхом, но, присмотревшись, я понимаю, кто-то просто тщательно всё тут устроил. На полу стоит небольшая печка, поэтому в комнате тепло. Ковер с высоким ворсом вытерт, но все еще хранит частички былой роскоши, темно-красные бархатные портьеры завешивают дальнюю стену. На стойках, служивших ранее гардеробными, висит мужская одежда. Очевидно, Ник провел здесь какое-то время до того, как его поймали. Единственная вещь, которая выбивается из общего вида комнаты, — старомодный бронзовый патефон с огромным раструбом. На фоне исключительно практичных предметов он выглядит дико неуместно.

Ник все еще без сознания.

Я подхожу к дивану, чувствуя, как с каждым шагом подгибаются ноги, и аккуратно сажусь на самый край.

Впервые я так близко разглядываю прямые, словно щетинки, ресницы и черные волосы, падающие на лицо. Скольжу взглядом по разбитым пальцам, расслабленно лежащим на покрывале. Сейчас он выглядит младше своих лет. Просто мирно спит и мерно дышит. Блуждает где-то под сводами собственного подсознания, и я даже не уверена, слышит ли меня.

Я протягиваю руку, чтобы коснуться его лица или приоткрытых губ, но не решаюсь. Вместо этого пропускаю ставшие совсем длинными волосы сквозь пальцы, откидывая их назад. Одна из прядей тут же падает обратно. Жесткие. Упрямые. Как и он сам. Теперь понятно, почему Ник все время убирал их со лба.

При взгляде на бледное лицо, всё в синяках и ушибах, в голову лезут исключительно дурные мысли, но я стараюсь гнать их, потому что уверена: Ника не сломать даже смерти.

— Ты не умрёшь, ясно? — говорю я, крепче сжимая зубы, чтобы не расплакаться. — Ты обязан жить и отравлять мою жизнь своим присутствием, едкими замечаниями и колкими улыбочками. Иначе… — я делаю глубокий рваный вдох ртом… — Иначе какой в этом всём смысл, Ник? Слышишь?

Сколько раз он меня спасал, а я так и не сказала даже банального «спасибо»? Разраженно бурчал, отчитывая за глупость, но никогда не мог отказать в помощи. Язвил и насмехался, но все равно всегда стоял рядом, готовый закрыть собой, как бы не старался доказать, что ему все равно.