37 девственников на заказ

— Ах, так вы совершенно не в курсе? — самодовольно улыбнулся Урса Бенедиктович. — Ваш философ на фронте был снайпером. Он никогда не промахивался. Ему попасть в плечо или в коленку с семисот метров — раз плюнуть! Ксерокопия этого исторического объяснения хранится у меня с того самого времени, когда я впервые узнал о существовании Богдана Халея. Некоторые места запомнились наизусть. Ну, к примеру, вот это: “… количество мертвецов превысило возможное количество теней, которое я в состоянии осознанно превозмочь сердцем, поэтому вынужден прекратить убивать. Уверен, что в будущем я смогу решить проблему с этими тенями, вернув каждую из них к жизни путем лишения девственности точно такого количества разноименных мужчин, причем для этой цели мне послан будет ангел чистейшей души, который и исполнит обещанное, станет той самой заветной дверью из небытия в вечность, ибо, как сказано в Евангелии от Иоанна, X, 9: “Я есмь дверь: кто войдет мною, тот спасется”. Просто удивительно, почему эта объяснительная вообще рассматривалась как документ? Почему ему сразу не сделали электрошок и не отправили на инвалидность?

— Тогда не делали… — Я стучала зубами.

— Чего не делали?

— Тогда еще не лечили электрошоком.

— Действительно? — Урса задумывается, потом косит на меня веселым глазом.

— Чего вы радуетесь? — Мне никак не удается справиться с накатившей дрожью.

— Да так… Представьте только, вы — дверь! И кто войдет вами, тот спасется.

— А вы идиот.

— Ладно, я — идиот. Тогда вы — ангел чистейшей души, который взвалил на свои хрупкие плечи смертоубийственные грехи Богдана Халея.

Я пытаюсь успокоиться. Нельзя поддаваться этому облезлому адвокату. Сменим тему?

— Хочу писать, — заявляю я.

— Я тоже! — радостно кивает Урса. — Вот сижу и думаю, как бы потактичней…

— Можно я схожу в туалет?

— Это никак не возможно, — качает головой Урса. — Вы сбежите. Сразу же сбежите, я точно знаю. А у меня тут вот припасена бутылочка настоящего кубинского рома и конфеты. Я точно не знал, какие вы любите, я-то сам предпочитаю барбариски, — бормочет Кохан, копаясь в дорожной сумке.

— Да куда я сбегу с поезда на полном ходу?!

— Сбежите, — не верит Урса, — а мы еще столько с вами не обсудили! К примеру, действительно ли ваш старик был педофилом и отравителем жен. Вот такие, с орешком наверху любите? — он протягивает ладонь с маленьким шоколадным колоколом, обернутым в желтую фольгу.

— Доставайте ведро, — сдалась я.

— Премного, премного благодарен! — суетится Урса. — Обратите внимание: пакетик как раз должен быть удобен по размеру… Извините, я отвернусь, а вы тоже не смотрите — я воспользуюсь бутылкой. Это сложно, сами понимаете… тут требуется особая точность, чтобы попасть…

— То есть, — замечаю я, раскрывая пакет, — горлышко бутылки вам неудобно по размеру…

— Ох, Евфросиния Павловна, если бы вы знали… Если бы вы только знали, как же это хорошо…

Похоже, Урса Бенедиктович отличается повышенной стеснительностью. Терпел, бедненький, пока я не проявила инициативу.

— Как же это хорошо, — стонет Урса, — как же это приятно… встретить вот так случайно, в поезде, женщину своей мечты, можно даже сказать — ангела…

— Дайте воду, мне нужно помыться. Я пытаюсь закрепить застежку пакета.

Фальшивомонетчик

— Будете мыть руки? — угрожающе поинтересовалась я, когда Урса закончил наконец трепетно закручивать крышку на бутылке со своей мочой.

— Вы на меня очень злитесь? — заискивающе спрашивает он, послушно протягивая руки над ведром.

— А что, ром действительно кубинский?

— Клянусь!

— Я не злюсь. Наливайте. Я сейчас расскажу вам, как вы узнали про ожерелье работы Флеранти.

— Очень интересно.

— С какого года вы занимаетесь шпионом Халеем?

— Ну-у… — задумался Урса. — Точно не скажу, но…

— Когда вас завербовали в КГБ?

— Меня не завербовали, меня пригласили…

— Восемьдесят восьмой? Девятый?

— Восемьдесят девятый, — кивнул Урса.

— Контрразведка? — небрежно поинтересовалась я.

— Откуда вы знаете?

— Это просто. Если Халей у вас числился китайским разведчиком, то вы, соответственно, были контрразведчиком.

— Действительно, — хмыкнул Урса, — очень просто.

— А ведь после войны его дело отправили в архив, так ведь?