33 визы

Доктор Сигето никогда не занимался политикой. Но многое, наверное, можно было прочесть в его воспаленных глазах, когда он проводил последние бессонные ночи у изголовья своей маленькой пациентки, силы которой иссякали. Садако уже не могла подняться, чтобы предстать перед делегатами конгресса. Но другие жертвы атомного взрыва, которые еще держались на ногах, пришли туда. Делегаты и гости с волнением глядели на их изуродованные лица. Эти люди старились прежде времени, у них не было сил, чтобы работать, и они были обречены на одиночество — люди, пострадавшие от атомной бомбы, отказывались жениться и выходить замуж, так как боялись, что у них вместо детей родятся чудовищные уроды.

Вспоминая об этом, доктор закрывает лицо руками и глухо говорит мне:

— К нашему стыду, наука до сих пор не может сказать ничего вразумительного и по этому поводу. Пока мы располагаем лишь отрывочными данными эпизодических обследований. Например: комиссия по подсчету потерь в результате атомной бомбардировки обследовала сто тридцать детей, родившихся от матерей, которые в момент взрыва находились в радиусе два и две десятых километра и более от центра этого взрыва. Было установлено, что тридцать четыре из этих ста тридцати детей в конце тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года болели микроцефалитом в результате позднего развития мозга. Периметр головы у этих детей в среднем был меньше, чем при обычных отклонениях такого рода. И это все, чем мы располагаем... Нет, мы слишком поздно начали исследовательскую работу и слишком медленно ее развертываем...

Да, исследования начаты с опозданием и ведутся пока без должного размаха. Правда, американцы создали специальную службу для изучения последствий атомного взрыва, но ее деятельность носит слишком специфический характер, — можно думать, что она скорее поставлена на службу военным, чем мирным целям. А японский Госпиталь Атомного Взрыва, которым руководит Сигето, к сожалению, пока располагает лишь скромными возможностями. Да и построен он сравнительно недавно — на пожертвования самих японцев.

Упущены годы — еще десять лет тому назад в Хиросиме не был толком поставлен даже элементарный учет заболеваний и смертности. И только тогда, когда в Хиросиме вдруг резко увеличилась смертность от рака и белокровия, всем гражданам, которые были в момент взрыва в городе, выдали особые медицинские книжки, и все они, даже те, кто 6 августа 1945 года находился еще в чреве матери, были взяты под наблюдение. С 1957 года было введено бесплатное лечение для жертв атомной бомбы. А до этого? До этого лечили только тех, у кого были деньги...

Сейчас в госпитале у Сигето лежат сто четыре человека. Кроме того, ежедневно обращается за помощью примерно полтораста человек. Они все — кандидаты на больничную койку... А потом? Что ждет их потом?

Вот одна история из тысяч. Девушка, которой 6 августа 1945 года был 21 год, находилась в то злосчастное утро в полутора километрах от центра взрыва. Тогда она была лишь обожжена. Но вот прошло двенадцать лет, и в ноябре 1957 года она начала жаловаться на боль в животе. Начались рвоты. В марте 1958 года был поставлен диагноз: рак желудка. Ее оперировали, но операция была бесполезна, — оказалось, что все ее внутренние органы подверглись разложению в результате замедленного действия радиации. Через 29 дней больная скончалась. В заключении о ее смерти написано: «Установлены аномальные симптомы в печени, поджелудочной железе, почках, слизистой оболочке, щитовидной железе, надпочечной железе, в яичниках, в костном мозгу и во всех тканях тела».

Мы прошли по палатам. На кроватях лежали бледные, высохшие мужчины и женщины, — жизнь медленно угасала в их телах, и только глаза горели неизбывной болью и обидой. А руки почти бесшумно двигались: люди без конца мастерили бумажных журавликов и делали гирлянды из них. Эти гирлянды школьники собирали и уносили к памятнику Садако, чтобы потом разослать во все города мира, как напоминание о том, что Хиросима ждет и требует запрещения атомного оружия.

Пора было уезжать — до отхода поезда оставалось меньше часа. Мы распрощались с доктором Сигето и его пациентами. В горле стоял горький комок... И вдруг на вокзале мы увидели наших юных знакомых — «друзей журавликов», которые накануне вечером приходили на собрание членов общества «Япония — СССР», чтобы передать привет детям Волгограда. Я взглянул на их трогательные мордашки, и на душе как-то сразу потеплело. Мальчики в черных костюмчиках и девочки в синих платьицах с матросскими воротниками протягивали нам целые вороха бумажных журавликов: «Передайте это волгоградским школьникам. И пусть они нам чаще пишут...» А черноглазая Ёко Акимото, тронув меня за рукав, сказала:

— От меня особый привет Басе Александровой. Мы только что получили от нее вот это...