2d2c48d86cc31bb1fa244a5c4f6d3a85

Мы поехали к родителям Олега. Очень грустный был вечер. Тяжелый был вечер. Мама Олега рыдала не переставая. Олег покончил с собой восемнадцатого января. Перед смертью он уничтожил все свои рукописи и рисунки. (У меня хранится пара его рисунков.) Больно об этом писать. Олегу было всего двадцать семь, а он без всякого сожаления расстался с жизнью.

Мне только оставалось укорять себя: почему, почему не позвонила, может быть, ты... Я весь январь тогда пребывала под прессом депрессии Параноикова, но ведь могла же, могла...

Доктора Олега залечили – десять капельниц подряд и сильнодействующие средства плюс выводы, что «через энное количество лет человеком тебе все равно не быть» – все это возымело губительное действие на его и без того психически истощенный организм. Наши медики, к сожалению, нарушают заповедь Гиппократа: «Не навреди».

Такой необыкновенный человек был, добрый. Его так не хватает как друга. Я настолько привыкла, что он есть, иначе и быть не могло. Я им не верю, что Олег умер – он живет в памяти друзей.

 

* * *

 

Сидела целый час в редакции «Дня», правила рукопись, но Коли так и не дождалась.

И все-таки я вспомнила, почему объектом своей неудержимой страсти выбрала именно Николая: это было давно, в 11 лет, в широкий прокат у нас тогда запустили польский фильм «Знахарь», я не помню фамилии актера, исполнявшего роль молодого графа, но созданный им мелодраматический образ настолько сильно заполонил мое сознание, что я бегала смотреть этот фильм раза три, а потом он еще долго преследовал меня в отроческих мечтах, пока не выкристаллизовался в лелеемый идеал мужчины, которого я хотела бы видеть рядом с собой. (Но при этом я даже не отдавала себе отчет, что характер этого человека более соответствовал характеру моего отца – характеру перепуганного блокадой Ленинграда и властной матерью мальчика, сумевшего свой страх обратить в искусство, а стрелы язвительной иронии направить вглубь собственной анимы.)

Вечером я все-таки решила его проведать, невзирая на надвигавшуюся грозу. И тогда случилось нечто – мистика какая-то, объяснить не могу, да и не пыталась: свет горел в его приоткрытом окне.

Уж я стучала-стучала – из-за двери не доносилось ни звука. Соседская девочка сообщила, что он звонить пошел: я прождала час-другой – время уж к полуночи близилось; я так и ушла, оставив записку с предупреждением, что зайду в четверг.

Когда вышла на улицу, в тьму непроглядную и сырость, в запасе оставалось только полчаса – при наличии в кармане полтинника на такси рассчитывать не приходилось. И как только подрулил 11-й номер, хорошо знакомый по постоянным шатаниям на Оболонь – я благополучно успела в метро. И, стоя на перроне станции «Оболонь», я лихорадочно соображала, что же все-таки происходило за дверью комнаты № 28...

 

Улица пива

 

Есть у английского художника восемнадцатого века Уильяма Хогарта пара гравюр в духе эпохи «Просвещения»: «Улица водки» и «Улица пива». На улице водки – сплошная грязь, неряшество и нищета. На улице пива царит спокойствие и достаток. Поскольку пиво пьют – ума не пропивают. «Случайных встреч не бывает», – подумала я, когда познакомилась поздно вечером в метро на станции «Оболонь» с Валентином. Это было в тот самый вечер, когда я два часа стучала в дверь комнаты № 28.

Молодой человек был явно навеселе, мы еще часа четыре тогда с ним прогуливались вокруг моего дома, почти до рассвета.

Цвела акация, и в теплом ночном воздухе разливался ее пьянящий аромат. (Страсть к описанию окружающей среды и длинным, на пару абзацев, предложениям мне привили еще в школе на примерах отрывков из стихотворений в прозе Ивана Сергеевича Тургенева: слава великому и могучему!)

Молодой человек выражал полное восхищение моими достоинствами (я такая падкая на комплименты: просто приятно послушать, что говорят молодые люди о таком выдающемся человеке, как я), он удивлялся моим познаниям в области бухгалтерского учета. Он намекнул, что занимается мелким бизнесом: торгует пивом, мороженым, апельсинами в своем родном Ракитном.

Нельзя сказать, чтобы так уж он меня заинтриговал (все-таки своего героя я любила гораздо сильнее – это было всерьез), а что касается тайны, каковой окутанный, Валентин приходил ниоткуда и уходил в никуда – это меня несколько раздражало.

Говорил он мало, но красиво. Особенно он любил повторять, что «девушка должна только тратить, а не зарабатывать». («Где же эта твоя девушка, – думала я, – которая способна потратить обе тысячи баксов, которые ты зарабатываешь».) «Я одинок, – утверждал он, – а когда много работаешь – одиночества не замечаешь». (Очень мило, – каждое его слово вызывало у меня сомнения).

В следующий раз он приехал на машине (на темно-синей «восьмерке», номера которой я не догадалась сразу записать), поездили мы по ночному городу, посидели в придорожной кафушке «Разгуляй» (однако, поганые у них котлеты – из прошлогодней курятины), потом еще поездили.

– А деться нам некуда, – сказал он с грустью.

– Так поехали в Конча-Заспу.

 

* * *