25 трупов Страшной общаги

Собрался, готовый прогнать страх, панику, боль, животный ужас, который уже зарождался из солнечного сплетения, разрастался во все тело до кончиков пальцев.

Слюна во рту стала горькой, едкой, он хотел сглотнуть, но не смог. Она обожгла рот, и он сплюнул на полотенце.

И тут он увидел. Он изо всех сил пытался сфокусироваться на фигуре, что склонилась над ним – вернее, над Галиной Петровной, которая сейчас в нем воплотилась. Фигура была плотной, широкоугольной, похожей на гроб. Или на вертикальную секцию платяного шкафа.

Иван Иванович закашлялся. Слюна смыла препарат, видение задрожало и стало исчезать. Иван Иванович из последних сил пытался удержать его. Он вглядывался в мутную фигуру до боли в глазах, до ломоты в голове, ловя черты, которые скрывались за зыбким маревом. Он протянул руку, желая схватить фигуру, и увидел, что рука его теперь женская – пухлая, с наманикюренными ногтями и безвкусным золотым кольцом на среднем пальце. Рука ухватила фигуру за рукав и потянула на себя, дрожа в агонии. Иван Иванович готов был услышать треск разрывающейся ткани…

– Добрый вечер! – раздался голос от окна.

Иван Иванович подавился, слюна попала не в то горло, и он закашлялся. Он резко подался вперед, сжимая зубы, но не смог удержаться. Волна желчи прокатилась по пищеводу, и его вырвало прямо на полотенце.

– Отравились? – участливо спросил Леонид, сидя на корточках и заглядывая в окно. Пудра и тональник на его щеках игриво мерцали на свету. – Это плохо. Не стоит всякую гадость жрать.

Иван Иванович в ответ снова закашлялся, стыдливо сворачивая полотенце.

– А я вам стучал, – сказал Леонид. – Вы не отвечали. Я подумал, что-то случилось.

Иван Иванович вздохнул, махнул рукой и вышел из комнаты, оставив Леонида так и сидеть на корточках за окном. Хорошо, что прошлые хозяева поставили крепкую решетку, подумал он.

На кухне он долго полоскал рот и копался в своих мыслях, как во внутренностях вскрытого трупа.

Топор. Удар по голове – трижды. Обухом. Топор старинный. Никотин. Экстракт. В рот.

Идеальная реконструкция. Реконструкция… Проживание чужих жизней. Скрупулезное, дотошное, восстановление до мельчайших деталей, где шаг в сторону противопоказан, где любое отклонение от оригинала – это ошибка.

В комнате раздались грохот и треск. Иван Иванович сжал в руках стакан и сел за стол. В дверях кухни показался Леонид, осыпанный кирпичной крошкой, вымазанный в побелке. Тональник и пудра ссыпались, явив крупные багровые ссадины. В складках куртки застряли осколки стекла. Под курткой кто-то шевелился.

– У вас решетка такая же хлипкая, как и дверь. Право слово, в наше-то время надо внимательнее следить за собственной безопасностью.

Иван Иванович молчал.

– Вы понимаете, – Леонид пододвинул табуретку и сел на нее. – Хорошая историческая реконструкция – не просто шмотки, побрякушки, оружие, всякий хлам. Это, прежде всего, влезание в голову к тем, кто жил когда-то. Я понимаю, изменение ментальности, деформация социокультурного контекста – этого не избежать. Но первичные человеческие реакции, логика поступков – они не меняются веками. Мне интересно знать, как вели себя люди, а не во что они одевались, что ели и во что срали. Всю эту культуру повседневности можно прочесть в книжках. А человеческие мысли – они все еще тут, в головах. Извлечь их чуть сложнее, чем вскрыть черепную коробку.

– Вы уже проделывали это?

– Конечно, – уточнил Леонид. – Я еще и мозг ел. Я реконструировал Тита Андроника. Не исторического, а Шекспира. Там самое сложное было – тесто замесить для пирога с пацанами. В общем, не очень кулебяка вышла. Я от расстройства и мозг попробовал. Не знаю, как вам, а мне никак – те же сопли, только тверже.

– Вы еще и сопли ели…

– Кто из нас в детстве не ел сопли, – усмехнулся Леонид. – У вас же с этого началась карьера, не так ли?

Иван Иванович захрипел и обхватил голову руками. В долю секунды перед ним, как в предсмертном сне, пронеслось воспоминание детства.

* * *

Солнечный июльский день. Маленький Ваня прыгает с разбегу через овраг. Туда-обратно. Туда-обратно. Ему семь. Он только что закончил первый класс, и родители отвезли его к бабке на лето. Бабка сроду не покидала деревни и потому достает Ваню вопросами, как оно там, в городе. Правда ли, что в «тиятрах» голые бабы по сцене скачут и мужики в колготках бегают. Ваня понимает, что бабка говорит про балет. Он был раз на балете. Но запомнил только буфет с вкусным лимонадом и лысого мужика перед собой в зале, чья блестящая голова перекрывала ему все представление. Поэтому на вопросы бабки он кивает и говорит – да, голые, да, в колготках.

Бабка с воодушевлением ахает.

Воспользовавшись паузой в расспросах, он сбегает на улицу и прыгает через овраг – туда-обратно, туда-обратно. Весь его бесхитростный мир сужается до этого «туда-обратно». Словно он бесстрашный рыцарь, а овраг – чудовище с огромной пастью, которая с каждым прыжком все уменьшается. Еще прыжок, и он победит чудовище…

…но тут сзади падает тень.

– Эй, пацан, – слышит он хрипловатый прокуренный голос. – Не подскажешь, как пройти к бабке Зое?