25 трупов Страшной общаги

Как только этот вопрос возник у него в голове, тут же из-за угла материализовался и профессор Завадский. Его глаза горели возбуждением. От него пахло розами, мокрым асфальтом, дохлым енотом, высокогорными травами и многим другим. Шлейф запахов сбивал с ног, одурял и парализовал волю. Это был не букет ароматов, а какофония, сквозь плотную пелену которой явственно пробивался душок никотина.

Завидев Ивана Ивановича, профессор вздрогнул, икнул, отшатнулся, мгновенно побагровел, а потом резко поднял ворот длинного кожаного плаща и по-шпионски прокрался прочь.

Иван Иванович посмотрел ему вслед. Профессор перешел на быстрый шаг, почти бег, и только лохмы бороды прощально трепетали в такт его движениям.

Они не были друзьями. Иван Иванович помнил, как на одном из постдиссертационных банкетов Завадский чуть не забил его столовой ложкой – они не сошлись во мнениях по поводу того, ядом какой змеи была отравлена Клеопатра. Но все эти мелочи научных дискуссий не шли ни в какое сравнение с тем паническим бегством, свидетелем которого он только что стал. Что-то здесь было нечисто.

* * *

– Что-то тут нечисто, – пробормотал Иван Иванович портрету деда.

– Да нет, все чисто, мессир, – отозвался из коридора Поля, закончивший восстанавливать дверь. – Я пол подмел даже.

– Поля, идите пить чай, – позвал Иван Иванович.

Поля уплетал за обе щеки сушки, вливая в себя уже третью кружку чая. И болтал не умолкая. Как у всякого маниакально-депрессивного шизоида, у него были периоды подъема и спада. Сейчас Поля находился на пике подъема. Он любил весь мир и стремился поделиться этой информацией с Иваном Ивановичем. Любви было много, слов тоже, а рот Поли был забит сушками.

– Лабораторные мыши… Как открыли только… Еле с люстры сняли… Через месяц узнаем… Предзащиту завалил… Пить меньше надо… А Завадский-то жук какой…

– Черт осьминогий, – машинально поправил Иван Иванович.

– Ходит, все бородой трясет, – не обратил внимания Поля. – Кумакину уже в препарат волос натряс. Полгода работы псу под хвост.

– Черт осьминогий.

Поля проглотил остатки сушек и продолжил:

– Тут у него в кабинете генеральную уборку делали… У кого-то гору окурков выгребают, а у него – хоть бы один! У него – нет, вы представьте! – уборщица кучу лифчиков нашла! В столе, в шкафу, под креслом, даже за портретом Вернадского. И вы представляете, один – Галины Петровны!

– Они, что ж, подписаны были?

– Именно! Завадский их как трофеи собирал.

Иван Иванович решил, что надо бы почаще приходить на работу.

– Самое интересное, – продолжил Поля, – что этот жук и тут выкрутился. Сказал, что лифчики ему подбросили обиженные женщины, а сам он никогда, ни за что и никоим образом. Потому что женат на токсикологии и еще чуть-чуть на своей жене.

Иван Иванович дрожащими руками схватил Полину кружку и отхлебнул полный глоток чая.

Вот оно что! Галина Петровна, при всех несомненных достоинствах, была королевой сплетен, но почему она умалчивала о своей связи с Завадским? А может быть, и не умолчала? А это значит – скандал. Ведь одно дело – подозрения, и совершенно другое – информация из первых уст. До развода бы дело не дошло, но крутая нравом жена пообтрепала бы Завадскому его шикарную бороду. Да и научное сообщество с наслаждением втоптало бы в грязь так низко павшего коллегу.

Вот что делал Завадский на парфюмерной фабрике! Вот почему от него пахло никотином. Вот почему он так шарахнулся от Ивана Ивановича и поспешно скрылся, пряча лицо. В общем-то за репутацию можно и убить.

Выпроводив Полю, Иван Иванович задумался. Два подозреваемых. Возможно, даже в сговоре. У каждого свой мотив. У каждого свои возможности. И один труп. И один источник никотина.

И сцена, на которой разыгрывается историческая постановка. Кому из этих двоих понадобилось разыграть драму прошлого в современных декорациях, когда техника и наука, в том числе токсикология, дошли до такого уровня, что заморачиваться с дотошным воспроизведением каждой детали было бы нерационально? Отравил и отравил. Но нет, здесь крылся какой-то подвох. Однако для сцены больше подходил Миша, он был копией графа де Бокарме, творческого разгильдяя, погрязшего в долгах и выпивке. А вот Завадский казался уже лишним – сбоем в четком алгоритме. Но вот беда – Миша был помят, как фантик из-под конфеты, и дурно выбрит, так что если его лицо и было исцарапано неделю назад, то ссадины затерялись в следах жизни, полной излишеств. А вот в дебрях бороды Завадского можно было спрятать и парочку младенцев, не то что следы от ногтей.

И еще топор не давал Ивану Ивановичу покоя. И это в высшей степени странное происшествие на лестничной клетке.

Иван Иванович снова вспомнил свое видение, явившееся ему вчера, как только он притронулся к сочному куску плоти.

Он принес из кладовки препарат с Галиной Петровной. Но, прежде чем капнуть его из пипетки хотя бы на кусок хлеба, Иван Иванович как следует подготовился к тому, чтобы заново пережить этот опыт. Он поставил тазик рядом с креслом, положил на колени полотенце, повернул к себе фото деда.

Капнул.

Лизнул.