2009_1-2(601)

Слой первый. Фильм ужаса выступает как черный миф, как своеобразное «коллективное бессознательное» западного общества, как выражение его страха перед чуждым ему внешним миром, как манифестация его непонимания и неприятия этого мира. Ну а поскольку другого мира нам не дано, то данное неприятие говорит о факте чужеродности человека западного образца миру, о его внешней по отношению к нему природе. Западный человек чужд миру, он боится его, он не доверяет ему, он ждет от него подвоха. В тенях ему чудятся чудовища, за каждым листом календаря видится черный лист апокалипсиса, во тьме ночи к нему подступает дьявол с острыми вилами и горящими глазами. Впрочем, дьявол этот далеко не всегда враждебен, во всяком случае западный человек не прочь поискать с ним общий язык... Однако взаимоотношения с миром тьмы это уже третий слой, для определения первого вполне достаточно констатации факта, что тьма живет рядом с западным человеком, что она постоянно следует за ним и что этот фон его жизни прорывается в продуктах его творчества как тот самый, упомянутый выше «экзистенциальный ужас бытия».

Слой второй. Фуко писал, что «роман ужаса представляет собой роман политический». Это его определение превосходно подходит и к рассматриваемому феномену «фильма ужаса». Как и роман ужаса, фильм ужаса призван нагнетать определенную атмосферу, призван создавать социальное настроение, призван побуждать к упрощению социальных сдвигов в нужном для создателей черных грез направлении. 

Слой третий. Исторически Запад со времени своего зарождения пошел по пути подавления человека. Западное христианство сделало ставку на пробуждение «страха божьего», исходя из того, что именно с помощью страха можно добиться наибольшей управляемости человеком. При этом страх должен был быть не просто внешним страхом власти, как в сатрапиях восточного типа, страх должен был жить внутри каждого, его местом обитания была определена душа западного человека. Костры инквизиции, пытки и в изобилии присутствующие в западных церковных проповедях и сюжетах апокалиптические картины переместили акцент мышления западного человека в область страха перед миром. В своем варианте христианства Запад сконцентрировался не на любви, а на страхе, и в результате главной фигурой в сознании западного человека стал не Бог, но его антипод, понимаемый как владыка и источник ужаса. В попытке достичь «страха божьего» Запад создал культ антибога, и вторичная по своей природе фигура заплутавшего в дебрях мироздания отщепенца из ангельского сонма оказалась вдруг в восприятии западных людей одной размерности с Богом. Для западного сознания Зло явлено как «одно из» главных начал мира, а на самом же деле, в силу его якобы большей активности по сравнению с исходящим от Бога Добром, является началом главным. В результате, когда на Западе религия стала утрачивать свое влияние, из душ западных людей ушел лишь Бог. То же, что осталось там и что с таким поистине религиозным рвением несут западные люди во весь остальной «заблудший в невежестве», по их мнению, мир - это тьма их душ, тень и противоположность Бога. 

Мир западного человека пуст, уныл, бессмыслен. Более того, он непредсказуем, он хтоничен и хаотичен. Мир западного человека это хаос. И этот хаос Запад пытается насадить в душах людей «традиционных культур» (а по сути, всего остального - незападного мира) вместо упорядоченности их душевного космоса. Вольтерианство западного человека заразительно. Впрочем, точнее было бы определить его как заразное. Есть ли что ему противопоставить, кроме религиозно-магических формул традиционализма? Наверное, есть. Прежде всего, это понимание пустоты, бесплодности и тщеты западного мировоззрения. Это понимание не столь сложно достижимо в силу того, что за примером западного мышления далеко ходить не приходится. «Западный человек», насаждаемый в нас столетиями, живет в углу нашего сознания. У кого в углу, впрочем, а у кого и в центре. Для тех, у кого он еще не пробрался в центр, справедливо высказывание Чехова о рабе, которого стоит ежедневно, по капле, выдавливать из себя. Иначе тот безумный мир, что возникает на экранах перед нашими глазами при просмотре очередного «ужастика», окажется, пусть и во многократно разбавленном виде, - единственным уделом сознания, покорившегося этому рабу и ввергнутому им в хаос. 

Отвлекаясь от экскурса в теорию и возвращаясь в более вещную область, отмечу, что, на мой дилетантский взгляд стороннего, случайного и нерегулярного зрителя, тенденции жанра не обнадеживают. Здесь, конечно, нельзя говорить о деградации, поскольку жанр ублюдочен изначально, но налицо движение к ужесточению рассматриваемого вида зрелищ.