2000 №5

Ранее я уже говорила, что царь для русского человека был и батюшкой, и надежей, и покровителем. Такое его восприятие естественно вытекает из незрелости сознания русских людей XVII века. Находясь более во власти чувств, а не разума, в сложные моменты они обращаются к сильному защитнику: «вот приедет барин, барин нас рассудит». Только человек, осознающий свою самоценность, свою ответственность за свершаемые им дела, способен полагаться на себя, делать взвешенный выбор.

Такое отношение к царю поддерживала и церковь. Царю надо служить верою и правдою и всегда о нем Всевышнего молить. Аргументами были «глаголения» апостола Павла, что вся власть учинена от Бога и кто ей (власти) противится, тот «Божию повелению противится». Но церковь привнесла и новую ноту в отношение к царю: его надо бояться, «тако научишися и Небесного Царя боятися…» И хотя тот же апостол Павел призывал «повиноваться» «не только из страха наказания, но и по совести», эти его «глаголения» остались незамеченными. Страх царя ставился почти в один ряд со страхом Божьим. В сознании русских людей того времени, со свойственными ему крайностями, царь поднят на пьедестал земного Бога.

Книжные лавочки на Спасском мосту в XVII веке. Картина художника А. М. Васнецова. 1916 год.

В торговых рядах умелых московских ремесленников, изделия которых пользовались спросом и в заморских странах, книжные ряды занимали особое место.

Гость Гаврила Фетиев. Картина неизвестного художника конца XVII века. Купцы получали почетное звание «гость» от самого царя и переходили в высшую категорию привилегированного торгового люда. В этом значении термин «гость» сохранился вплоть до петровских реформ 1722–1728 годов.

Немалую роль в формировании божественного образа царя и в создании рабской иерархической пирамиды, бесспорно, сыграла и долгая зависимость от Золотой Орды. Ордынский хан именовался в русских летописях царем. Именно там, в Орде, московские князья почерпнули образцы светского управления государством; власть русского царя в точности повторила характер абсолютной власти ордынских ханов. Но там подобный образец стал следствием кочевого быта, в походе приказы не обсуждают, их выполняют. Хан стоял на самом верху пирамиды подчинения и разделял всю ответственность за судьбу подвластных ему людей.

Между тем русский царь в XVII столетии еще и не задумывался о своем долге — печься о благе народа. Государственная зрелость русских царей находилась почти в зародыше. Как писал В. О. Ключевский, «государство московского государя считалось его вотчиной, наследственной собственностью». Царь «свободно располагает… имуществом и жизнью своих подданных». А они покорно, раболепно подчинялись его власти. Во второй половине XVI века западный мир удивляло, что «рожденный в рабстве московит… восхваляет страдания от тирании». В XVII веке иностранцы неизменно поражались «отсутствию всякого аристократического гонора» у московских вельмож. «В челобитных царю все пишутся уменьшительными именами: бояре и служивые люди прибавляют к этому «холоп твой», гости — «мужик твой», прочие купцы — «сирота твой», боярыни — «рабица или раба твоя». К примеру, общественный и церковный деятель, писатель, проповедник, наставник царских детей Симеон Полоцкий подписал свое приветственное послание новому царю Федору Алексеевичу так: «Пресветлого царского ти величества, милостивейшаго моего благодетеля нижайший раб и присный богомилец Симеон Полоцкий, иероманых недостойный».

Московский вельможа чрезвычайно ревниво относился к занимаемому им месту при царе. «Пропуском к должностям» являлись происхождение, заслуги предков и уж только затем личные заслуги. Достойная должность — это управитель каким-либо Приказом, стольник, виночерпий, кравчий, конюший… Удаление же от глаз государя — наместником в другой город или в собственную вотчину — считалось опалой. Чем ближе к царю служба, тем более почтения в обществе. Эту честь ревниво и всеми способами оберегали. Местничество отменили в 1682 году.