200 дней до приказа

лейтенанта. Он был почти удовлетворѐн. Даже если больше ничего в

этой жизни он не достигнет, одну вещь он всѐ же сделал – на одно пятно

от краски в мире станет меньше…

– Во-от. Начал мыслить. Через час проверю – чтоб я не

беспокоился из-за каких-то там пятен!

Не торопясь. Каждый шаг не торопясь. Слева лес, справа поле.

Впереди – мостик через замѐрзшую речушку. Соколов остановился. Ему

оставалось пройти не больше километра, чтобы добраться до родного

дома. Но торопиться не хотелось. Он уже был дома – здесь и сейчас.

Сзади послышался шум приближающегося трактора. Деревня – не город,

здесь транспорт останавливается сам. Наверное, кто-то другой и

воспользовался бы шансом, чтобы, устроившись в кабине трактора,

добраться домой без комфорта, но в тепле. Только не Соколов. Трактор

уже скрылся за мостом, а солдатик, с кайфом вслушиваясь в скрип

снега под ногами, не торопясь поднимался на холм. Ещѐ несколько

шагов, и перед ним открылась родная деревня. Срезая дорогу, он пошѐл

вниз с холма и остановился только у самого въезда, у дорожного знака

с полустѐртым названием «Максаковка».

70

Первым Соколова услышал Тарзан. Не человек-обезьяна и не

любимый мужчина Наташи Королѐвой. Каждый метр продвижения к

родной калитке был густо смазан лаем любимой собаки.

– Тарзан, Тарзан, ты чего? Не узнал, что ли? Это же я! Тихо!

Сидеть!

Тарзан услышал. А Соколов почувствовал – руки его были

вылизаны в мгновение ока. Ещѐ несколько шагов – и родной порог.

Только скрип двери сарая предупредил блудного сына – медленно,

внимательно глядя под ноги, с ведром молока к дому шла мама…

– Мама… Ма-ама! – тихонько окликнул Соколов. Почему-то

считается, что человека нельзя испугать, если огорошить его тихим

голосом. Мама Соколова всего лишь упустила ведро, полное молока…

Хорошо, что зима: белое на белом почти не заметно…

– Кузя!. Так это же… Кузя! – вслед за молоком на снег пролились

мамины слѐзы.

Кузьма Соколов чинно снял шинель и сверкнул великолепием

пусть не дембельской, но всѐ же отменной парадки. Мама как села на

табурет, так и не сводила глаз со своего сына, дед – другое дело.

– Я сразу догадался! – ожил дед. – Тарзан залаял, значит, кто-то

пришѐл. Думал – Митрофаныч, денег просить, а потом слышу – Тарзан

успокоился. Странно, думаю! Неужели ушѐл?! Не-е – не мог

Митрофаныч так уйти! Значит, свой! Мать – в сарае, Варя – на почте, я –

тут! Значит, Куьма!

– А ты, дед, всѐ такой же – Шерлок Холмс из Максаковки! – в свою

очередь умилился Соколов.

– Да-а! – не стал скромничать дед. – Мать, чего сидишь? Сын с

армии пришѐл…

– Так я ж не насовсем пришѐл…

– Как это? – недопонял дед. – Дезертировал, что ли?

– Отпуск! Вы что, телеграмму не получали?

71

– А как мы еѐ получим?! Почта уже третий день не работает, –

следующую фразу дед произнѐс не совсем по-русски, зато очень

эмоционально. Отдышавшись, добавил: – Проблемы со связью!

– Чего же это я сижу, ты ж голодный, наверное, – наконец начала

приходить в себя мама.

– Вот я и говорю, чего сидишь?! Неси давай! – Дед своего не

упустит.

Глава 16

Главной составляющей Ленинской комнаты – даже тогда, когда

они перестали быть Ленинскими, – остались подшивки газет. День за

днѐм, неделя за неделей растут пачки листков, бережно скреплѐнные

нитками. Для чего нужна подшивка прессы – загадка, ответ на которую

не был найден ни одним срочником. Вероятно, лишь замполиты

владеют этим тайным знанием.

С тихим восторгом Фахрутдинов перелистывал подшивку, найдя

выпуски, датированные ещѐ первым сроком его службы, когда

компанию ему решил составить Гунько.

– Ну? Чего там? Где все?

– На строевой, Шматко уже два часа мужиков гоняет. Раньше его

на занятия автоматом было не затащить, и какая муха его укусила?

– Муху, скорее всего, зовут Зубов, – догадался Фахрутдинов.

– Похоже на правду, – согласился Гунько, – он у нас самый

ядовитый. Совсем взбесился новый ротный – туалет лезвием скрести

заставил. Попал Лавров!

Сочувствия в словах Гунько было примерно столько же, сколько в

приказе Шматко о выведении пятна.

– Давай, может, помогу, – удивил сержанта Фахрутдинов.

72

– Сиди не рыпайся, – отрезал Гунько, – ему положено…

Вроде бы и нельзя сказать, что в армии сухой закон. Ведь нельзя.

А вроде и совсем другое дело, чем на гражданке. Может, всѐ дело в

закуске? Солѐные грибочки, квашеная капустка, картофанчик… Ни один

чепок не в состоянии изобразить такое невзыскательное меню. А уж как

под такую закуску идѐт самогончик! Будто создавались эти продукты,

чтобы сомкнутым строем ходить со стола прямо в желудок, разлучаясь

лишь на те самые секунды, которые с трудом успевают пролететь

между первой и второй.

Примерно так рассуждал бы Соколов, сидя за укомплектованным

именно таким образом столом, если бы не допрос с пристрастием,

учинѐнный дедом.

– И много у вас во взводе ефрейторов?

– Два!.