#20 восьмая

— То есть ты считаешь ненависть полезным женским навыком? — усмехнулся я, обходя «пикап».

— Нет!

— В таком случае, будь любезна, внеси в свою речь больше полезной информации.

— Эти твои русские псевдофилософские рассуждения абсолютно не уместны! — Магда сердито дёрнула сигарету из мятой пачки «Camel». А моя память услужливо поднесла мне изящный портсигар Ларионовой и то, как её губы занимались любовью с «ментолкой».

— Знаешь, — между тем зловеще продолжила Магда, — сегодня у меня появилось желание затянуть у тебя на шее свою любовь. Узлом. Как ненависть.

Я промолчал. Перестроился в правую полосу, готовясь свернуть в сторону «Марриотта». Очень хотелось поскорей распрощаться со взбешённой Магдой и вернуться к занимательной охоте на маленькую Лену. «Интересно, когда их автобус подъедет? Я ещё успею подняться в номер? Или будет лучше перехватить кошечку внизу, сразу в холле? Пойти с ней пообедать… Предлог? Обсудим наш круглый стол. Куда пригласить? Кажется, на Строгете есть неплохой ресторан и… и что там ещё талдычит Магда?»

— … потому что я, вместо того, чтобы заботиться о своём здоровье и думать о ребёнке, которого я бы хотела тебе родить, курю эту дрянь. Фу, гадость, — Магда закашлялась и прижала ногтём сигарету к пепельнице. Точно мою шею придавливала.

— Так не кури, — равнодушно пожал плечами я.

— А ещё потому, что ты, — Магда точно меня не слышала, — потому, что ты используешь меня в войнах с моим отцом. И потому, что сегодня я, наконец, увидела, ту, с кем ты спишь, — храбро заключила Магда.

«Ах, так вот в чём дело, оказывается.»

— Я тебе ещё в аэропорту объяснил, что история с Авериной закончилась. — Я сказал, как отрезал.

— И когда именно, позволь спросить? — Магда зло улыбнулась. И она никогда не верила мне.

— Вчера поздно вечером закончилась. По телефону. Быстро и жёстко, как хотел твой отец.

Магда промолчала. А мне вдруг стало жаль её. Магда никогда не была слабой женщиной. Обладая хрупкой внешностью своей пять лет назад умершей матери, дочь Кристофа покоила свой экстерьер на железобетонном характере Кристенссена, который считал любовь слабостью, а отсутствие эмоциональных уз — силой.

«Вот и ты становишься таким же, Андреев... Хотя нет: ты уже стал таким же.»

Мы выехали на набережную в гробовом молчании. Я думал о себе, о том, кем я мог быть и кем я стал теперь. Магда, видимо, размышляла о том же. А может быть, и о том одиночестве, на которое я обрекал её, вымещая на ней все свои страхи, всю свою ненависть к её отцу, которого я… боялся.

— Магда, скажи, ты хочешь, чтобы мы расстались? — Впервые с момента разговора я взглянул ей прямо в глаза.

— Я? Я не знаю. — Магда устало отвернулась к окну. — Ты… Просто ты как будто забрал из моей души всё хорошее, — неохотно призналась она, разглядывая поднимающийся голубым дымком Эресунн. — И, наверное, именно поэтому мне иногда очень хочется, чтобы ты хоть раз испытал то, что чувствую я, когда смотрю на тебя. А потом я пугаюсь этой мысли и отгоняю её: я боюсь, что ты испытаешь это чувство не ко мне, а к другой женщине. А ещё я поняла, что нельзя заставить другого человека полюбить себя.

И я вспомнил Ларионову. То, как она закинула голову там, в Москве, и, смеясь, хватала ртом капли дождя. Как с любовью и нежностью смотрела на своего архитектора. Как с шутливой заботой вытирала ему «молочные усы». И то, как она испуганно забилась в угол и зажмурилась, когда я сел с ней рядом. Мне стало больно. И обидно. А потом пришло понимание. Есть такое понятие «твоё» и «не твоё». Как это ни странно, но именно Магда была моей, а Ларионова — нет. «Оставь девочку в покое, — посоветовал мне разум. — Ты никогда не будешь нужен ей так, как нужен Магде. К тому же, тебе всё равно через два дня придётся «слить» Ларионову. Так зачем вся эта рискованная возня? Из-за твоего самолюбия? Из-за того, что ты вспыхнул, как порох, как только её увидел? Или из-за того, что ты подспудно чувствуешь: даже последняя ссора с ней приведёт не к выяснению отношений, а к бешеному слиянию на куче одежды, сорванной с вас в прихожей, что не заменит никакую постель? Но ведь в итоге ты всё равно выберешь Магду — ты обречён это сделать.»

Как ни жаль, но здравый смысл был прав. И хотя раньше я сам, первым, никогда не отказывался от женщины, в этот раз мне предстояло узнать, что это такое...

Мы с Магдой подъехали к «Марриотту». Магда обречённым жестом скинула ремень безопасности, готовясь пересесть на водительское сидение и вернуться в свой Брондбю. В те самые круги ада, где были только холодные стены, холодные белые окна, призрак рано умершей матери — и пустота. Из-за меня.

— Ну что ж, ты на месте, — произнесла Магда. — Передай папе, что у меня всё хорошо, и что я...

— Магда, ты очень торопишься?

— Нет. А что? — Она даже растерялась.

— Хочешь, съездим на Ланжелини? — предложил я. — Как тогда, когда мы познакомились с тобой.

Магда медленно подняла голову.