Чуть лучше было тем, кого гоняли на ежедневные работы. Немцы, как рачительные хозяева и горячие сторонники пресловутого «немецкого порядка», не могли оставить без внимания наличие под боком значительного количества дармовой рабочей силы. Это хотя и не было предусмотрено в качестве функционала первичных сборных пунктов военнопленных, но командование дивизии вермахта, в полосе наступления которой находился лагерный пункт, не использовать дармовой рабочий ресурс для собственных целей посчитало кощунством, а потому на вопросы содержания и быта военнопленных смотрело шире. Поэтому каждое утро к лагерю из города помимо специальной группы из двух канцеляристов, переводчика и фотографа на армейском легковом автомобиле прибывали также четыре-пять грузовиков с охраной. Бурду для кормления пленных, кстати, тоже привозили в этих грузовиках. Канцеляристы и фотограф проводили мероприятия первичного учета и оформляли на пленных документы: фото, анкетные данные, звание, где и в какой части служил, воинская специальность, имеет ли гражданскую рабочую профессию. А еще – выспрашивали, есть ли среди контингента комиссары и члены партии и не желает ли сам пленный послужить рейху в полицейских или вспомогательных частях… Оказались среди пленных и такие желающие. Их в тот же день увозили с собой в город, и наутро некоторые из них, уже в немецкой форме и с винтовками, приезжали за пленными в качестве охраны. Надо сказать, дело свое канцелярские крысы знали хорошо, работали быстро, данные собирали достаточно полно и в меру дотошно. Контингент пленных обрабатывали тоже с умом – всех раненых и больных в последнюю очередь, чтобы, значит, в случае их смерти лишнюю работу не делать, твари… А люди в таких условиях содержания мерли, как мухи.
Тех, кого уже опросили и оформили, на грузовиках с охраной развозили на работы. Работы разные – закапывали трупы в местах боев и умерших уже здесь, в лагере, собирали оружие, боеприпасы и все остальное имущество, брошенное советскими войсками при отступлении, помогали местным на сельхозработах (урожай, естественно, в пользу рейха), выполняли всю другую грязную и тяжелую работу, которую только можно было найти поблизости.
Вот там, на выезде, можно было при удаче перехватить кусок-другой, потому что местные жители, в особенности русские и белорусы, видя оборванных и голодных пленных, постоянно норовили их подкормить кто чем мог. Самое лучшее, конечно, забирала себе охрана, но и пленным по настроению разрешали что-нибудь дать. По настроению и в зависимости от общей сволочности натуры – не все в караульном взводе лагеря и в охране на работах были кончеными тварями, сиречь настоящими солдатами рейха. Были среди них и обычные люди, простые немецкие рабочие и крестьяне, которым сто лет не сдалось завоевывать далекую Россию и которых на эту войну погнали принуждением. Они, не допуская никакого панибратства и ни на секунду не ослабляя бдительности – дисциплинированные немцы, епть, – тем не менее особо не зверствовали и на кормежку пленных смотрели сквозь пальцы. А вот охрана из бывших пленных, ныне предателей Родины, выслуживаясь, зверствовала особенно усердно…
К слову, ушлая троица дружных сибиряков, быстро узнав, что на выезде можно куснуть еды, теперь регулярно вызывалась на работы добровольно, и вроде как они даже уже были у немцев на хорошем счету. В основном потому, что каким-то образом наладили контакт с предателями и те их не особо гнобили на выездах. Кузнецов поведение своих бывших бойцов не одобрял, но и не осуждал: во-первых, они все-таки ему жизнь спасли, хоть и не надо было этого делать, а во-вторых, все они теперь одинаково пленные, и у каждого дальше своя дорога…