Пришвин выразил это метафорами: это революция «скифов» или «горилла поднялась за правду». Стал Пришвин размышлять, из чего же она возникла, и решил: «в чистом виде появление гориллы происходит целиком из сложения товарищей и православных». Это страшные слова. Когда Ленин их поддержал в апреле 1917 г., просвещенные социал-демократы его посчитали сумасшедшим. Ведь «Вся власть Советам!» — это лозунг анархии, крестьянская утопия «Земля и Воля».
В понимании революции, которая пошла по «двум коридорам», Ленин разрабатывал сложную концепцию:
Поставив в работе «Государство и революция» проблему слома старой государственной машины, Ленин после Октября знал, что «машина» государства уже катастрофически разрушена до большевиков и стране грозит катастрофа. И в проекте большевиков был сделан удивительно быстрый и принципиальный поворот — эта партия становится государственной и даже державной. По этому вопросу Ленину приходилось вести резкие споры с рядом других лидеров партии (например, с Н.И. Бухариным).
Во время революции конструктивный проект обязывает в какой-то момент начать, помимо борьбы со своими противниками,
Для такого поворота к «обузданию» набирающей силу революции нужна была огромная смелость и понимание именно чаяний народа, а не его «расхожих суждений». И не только смелость, но и чувство меры — и близость к массам, совершающим ошибку.
В чем было отличие «проекта Ленина» от всех других проектов того времени, которое позволило «остановить Россию над пропастью» и утихомирить революцию? Ленин сумел не войти в конфликт с главными, непобедимыми силами России. Более того, он в сути был признан справедливым в решениях даже противниками (кадетами, меньшевиками и эсерами) — одними раньше, другими позже.
Читая сегодня Ленина со знанием тех исторических обстоятельств, которых и сам он тогда не знал, видно его отличие от вождей других политических сил в том, что он разом схватывал и чаяния главных частей народа, и их «выраженные» интересы. Беря чаяния за ориентир, за направление пути, он строил путь исходя из актуальных требований — но не подчинялся им! Он, не отрываясь от «своих» людей, вел их к цели — даже вопреки их конъюнктурным интересам и настроениям. Он мог их вести, потому что они, даже проклиная большевиков, чувствовали правду этого пути. Так, например, было во время НЭПа.
Здесь было резкое различие в проектах Февральской и Октябрьской революций. К чему привела свобода хаоса со стороны либералов и эсеров? К тому, что вслед за сломом государственности началось «молекулярное» разрушение и растаскивание всех систем жизнеобеспечения России, и она «погрузилась во мглу».
Можно утверждать, что в столкновении с «белыми» советский проект победил именно потому, что в нем идеал справедливости был неразрывно спаян с идеалом государственности. Будучи сами близки к этой стихии, большевики не испытывали к ней уважения и трезво оценивали и ее силу, и ее слабые места. Когда надо, они ее использовали, а потом подавляли.184
Здесь надо обсудить социокультурную проблему, к которой кардинально по-разному относились философы и политики Февраля и Октября. В Февральской революции вожди исходили из доктрины: толкнуть «дикую стихийную анархию», чтобы она свергла царя, а потом она уберется с улиц и «разумные люди устроят власть» (см. гл. 5). В Октябрьской революции уже в первом представлении ее доктрины (Апрельские тезисы) было определено: «Вся власть Советам!», земля — Божья (всему народу). Архетип «Земля и Воля!» вовсе не рассматривается как ценности «дикой стихийной анархией», только для народа требуется синтез с развитием и справедливости. К августу к этому проекту примкнуло большинство.