1917 Февраль ↔ Октябрь. Две революции — два проекта

11 января 1919 г. СНК принимает декрет о продовольственной разверстке, согласно которому все количество хлеба и фуража, необходимого для удовлетворения государственных потребностей, разверстывалось между производящими хлеб губерниями и дальше — между уездами, волостями, деревнями и дворами (использовался принцип круговой поруки). Эти чрезвычайные меры дали определенные результаты. Угроза голодной смерти (но не угроза голода) в городах и в армии была устранена.

За счет прямого внерыночного распределения городское население получало от 20 до 50% потребляемого продовольствия. Остальное давал черный рынок («мешочничество»), на который власти смотрели сквозь пальцы. Рабочим было разрешено привозить в город продукты питания в количестве до полутора пудов (они стали называться «полуторапудовики»). Эта временная мера продлевалась, а потом негласно была узаконена.

Очень большое значение имел и тот факт, что Советское правительство сумело наладить сотрудничество с имевшейся в России огромной сетью потребительской кооперации и через нее организовать прямой товарообмен. Э. Карр пишет: «Результаты, достигнутые Советским правительством в его системе распределения в период военного коммунизма, объясняются почти полностью его успехом в превращении кооперативного движения в основной инструмент этой политики. Под влиянием гражданской войны ускорился процесс привязки кооперативов к советской административной машине и использования их для ликвидации недостатков этой системы».

Вообще, реальная история того периода поражает разнообразием и изобретательностью тех подходов, которые пробовали и применяли и государственные органы, и предприятия, и граждане, чтобы организовать распределение жизненно необходимых продуктов и товаров. В целом, в течение трех лет военного коммунизма удавалось поддерживать равновесие между изъятием государством хлеба у крестьян и неофициальной торговли крестьянами. Как пишет Карр, «крестьянский хлеб либо находил свой тайный путь на свободный рынок, либо силой изымался агентами правительства. Даже те крестьяне, которые сражались на стороне Советского правительства против худших из зол — «белой» реставрации, — продолжали вести борьбу за хлеб».

В 1990 г. в США вышла большая книга «Хлеб и власть в России. 1914-1921», где сравнивается продовольственная политикуа царского, Временного и советского правительств. Вывод: только большевики смогли создать работоспособный аппарат продовольственного снабжения и тем укрепили свою власть. Более того, продразверстка укрепила авторитет большевиков и среди крестьян. Автор пишет: крестьяне «поняли, что восстановление государства — это главное, что необходимо для прекращения смутного времени, и что большевики — это единственный серьезный претендент на суверенную власть».

2. Становление новых институтов

Особый фронт революции — борьба против «молекулярного» антигосударственного и асоциального движения. Поворот населения к массовой поддержке красных во многом произошел потому, что они, в отличие от «Февраля», показали себя силой, способной не то чтобы победить это движение, а «овладеть» им, придать его хаотической разрушительной силе направление, «ввести в берега». Партия большевиков уже в своей философии резко отличалась от других партий тем, что она открыто и даже жестоко подавляла «гунна» (это понятие тоже использовал Блок, подчеркивая его отличие от скифов, более мягкой квалификации). По выражению Пришвина, только большевики не потакали скифам и гуннам, были «властью не от мира сего». Будучи теснее связаны с народными массами, они не нуждались в том, чтобы заискивать перед ними. Когда в Феврале рухнул старый порядок и тонкий «модернизированный» слой столкнулся лицом к лицу с народом, это вызвало настоящее потрясение — и многие возненавидели свой народ и свою страну.

Пришвин писал в дневнике о различии смыслов отношения власти и обществом: революция на основе смирения или революция как трагическая борьба. Вот как видел дело Пришвин в начале 1918 г. (13 декабря): либеральная интеллигенция Февраля полагала вместо диалога на равных и поиска общественного договора навязать трудящимся идеологию смирения, но время для этого уже ушло. Он писал: «Кадеты-европейцы, разные народники и потомки славянофилов… хотят подойти к народу и даже слиться с ним… В то же время в народе зреет нарыв. Интеллигенция, бунтуя против царя, имеет готовый идеал жизни для народа, в сущности, христианский идеал смирения и всепрощения. Революционер из народа (большевик) молится и живет одною молитвой: “Помоги мне все понять, ничего не забыть и не простить!” Идеал такого человека движение, сдвиг, возмездие».