1612. Все было не так!

На присяге 1606 г., как мы помним, настоял сам Василий Шуйский, бояре же были против, поскольку «на Московском царстве того не повелося» [742]. Теперь же на присяге Михаила настояли именно бояре: очевидно, за семь лет что-то там в их мозгах «повелося». А может быть, и не бояре, а «вся земля» – учитывая, кто, как весьма вероятно, способствовал избранию первого Романова? Сведения о присяге царя Михаила Федоровича не только за себя, но и за свое потомство подтверждают, во-первых, «Псковский летописец», во-вторых, такой, мягко говоря, не любящий Московское царство автор, как бежавший на Запад и написавший резко негативное сочинение о Московской Руси «первый диссидент» дьяк Григорий Котошихин, которого трудно обвинить в приукрашивании российской действительности, а из историков XVIII в. – тот же В.Н. Татищев, Страленберг и многие другие.

А вот утверждение К. Валишевского о том, что «Михаилу ничего не стоило взять свое обещание обратно», ничем не подтверждается. Вернее, подтверждается примером Анны Иоанновны, которая, как известно, изорвала «Кондиции», ограничивавшие ее власть, и стала самодержавной государыней [743], однако этот автор забывает добавить, что это было уже в 1730 г., после Петра I, который прошелся по связанным с русской «стариной» правам и свободам похлеще Ивана Грозного. Но это уже другая история…

И весь XVII век это обязательство выполнялось [744]. В отличие, например, от Василия Шуйского, который за четыре года царствования умудрился нарушить свою крестоцеловальную запись неоднократно. Н.И. Костомаров (тоже приверженец «классического» взгляда, что корни русского либерализма бессмысленно искать ранее середины XVIII в.) сомневается в том, что такое обязательство имело место, но и он вынужден признать, что «на деле происходило так, как если бы и в самом деле царь дал эту запись» [745]. Гораздо больше свидетельств в пользу того, что обязательство было. Но даже если Костомаров прав, то тут речь идет пусть не о законодательном, но о латентном (в стиле европейского абсолютизма) ограничении власти, о котором говорил А.Л. Янов.

Менялось и в целом отношение монархов к управляемой ими стране. Вот мнение С.Ф. Платонова: «Московское государство до Смуты – это «вотчина» царя и великого князя, а население – не граждане, а «государевы слуги и холопы, его богомольцы и сироты». Вот мнение «старозаветных» московских людей: когда «сильножитель» (читай: Иван Грозный) умер, то дом остался без хозяина и был разорен. Однако потрясающие события Смуты и необходимость «строить дом» без «хозяина» (по причине отсутствия такового. – Д.В.) привели к пониманию того, что «страна без государя все же есть государство», что «рабы суть граждане и что на них самих лежит обязанность строить и блюсти свое общежитие». Новый царь принял свою власть не над «вотчиной», а над народом, который сумел организовать себя и свою временную власть во всей земле [746].

В.О. Ключевский писал, что до Смуты «господствовал вотчинный взгляд на государство, унаследованный от удельного времени… Московское государство воспринималось в первоначальном удельном смысле как… фамильная собственность Калитина племени»… [747]«Та (Рюриковичи. – Д.В.) династия… могла думать, что государство для нее существует, а не она для государства… Соборное избрание дало царям нового дома новое основание и новый характер их власти… Царь необходим для государства» [748]. Правда, далее историк оговаривается, что самодержавие не ставило вопроса о пределах верховной власти (что, как мы видели, не соответствует действительности). Кстати, Ключевский считал, что, преврати Годунов Земские соборы в постоянное народное представительство – это могло бы избавить Россию от Смуты [749]. Позднее самодержавность власти действительно возрастала, но так было в те времена и в Европе (кроме Англии и Голландии). Поэтому мы имеем еще одно подтверждение того, что Романовы постепенно превращались все же в европейских абсолютных монархов, проводивших соответствующую политику.

Одним из показателей политической культуры того времени является принцип наследования престола. Поздние Рюриковичи усвоили привычку назначать преемников по своему произволу, что вообще характерно для Востока, а не для Европы с ее четким порядком наследования (как было и в Древней Руси). Четкий порядок наследования престола был и на Руси, и в Евразийских степях, правда, не от отца к сыну, а по «лествичному» принципу – от брата к брату, потом к сыновьям старшего брата, к сыновьям среднего и т. д.; в ранней Московии этот порядок сменился европейским принципом – от отца к сыну, но так или иначе, порядок был.