1612. Все было не так!

Еще одним актом идеологической борьбы с Самозванцем и теми, кто действовал от его имени, послужил привоз тела царевича Дмитрия в Москву; однако есть сомнения, что это был именно Дмитрий (даже если погиб 15 мая 1591 г. в Угличе именно он, что, как мы еще увидим, не факт), – слишком уж хорошо сохранилось тело за без малого шестнадцать лет. Понятно, царь приписал сохранность тела царевича чуду… Однако люди в большинстве своем не верили, что это останки истинного Дмитрия; к тому же в руках у него были зажаты орешки (в одной) и платок (в другой), как будто его похоронили прямо так, как застала его смерть. Но совершенно непонятно, как это соотносится с официальной версией о том, что царевич играл «в ножички» и сам себя зарезал. Смущало людей и то, что к мощам никого не допускали без присутствия священника [329]. Ну, а слова Марии-Марфы Нагой о том, что убитый – ее настоящий сын, а признать первого Самозванца сыном ее вынудили угрозой смерти, с самого начала доверия не вызывали. Хотя бы потому, что она годом раньше призналаего сыном, а при этом новый царь свирепостью отнюдь не отличался, так что многие просто не верили, что он угрожал мнимой матери смертью. Да и вообще, «единожды солгавши, кто тебе поверит»!

А 19 февраля 1607 г. вышла совместная грамота экс-патриарха Иова и действующего патриарха Гермогена о Самозванце и «сокрушившем» его Шуйском [330]. Последовало и покаяние перед экс-патриархом Иовом от «торговых и других людей» за сведение его с престола [331]. Интересно, что Шуйский теперь уже не очернял Бориса Годунова, как при восшествии на трон, напротив, приносил покаяние за его свержение. Связано это, как представляется Л.Е. Морозовой, с тем, что Шуйский испугался прецедента – что его так же предадут ближние бояре, как предали (во главе с ним самим) Годунова [332]. Как мы далее увидим, так и произошло, и лживое покаяние Василию Ивановичу не очень-то помогло.

Между тем борьба продолжалась, и с переменным успехом. В мае 1607 г. царские войска потерпели поражение от князя Телятевского на р. Пчельне, что, по словам К. Буссова, вызвало «великое замешательство» в Москве [333]. Есть сведения, что уже тогда «десять знатнейших бояр… видя несчастливое правление того тирана… изобразили перед ним несчастья, произошедшие в его царствование… в столь короткое время» [334].

Выступление это (если оно было, конечно…) было либо подавлено, либо (что более вероятно) между царем и его оппонентами был достигнут компромисс: оппозиционеры, кто бы они ни были, отказались от планов «свести» царя с престола, зато заставили его лично ехать на войну с Болотниковым («иначе не хотели сами без него поддерживать эту войну и дать отпор противной стороне»), чего он не хотел и поехал «с великим плачем… боясь какой-нибудь измены во время своего отсутствия» [335].

Тушинский вор: лучше поздно, чем никогда?

Тем временем новый Самозванец, которого так ждали повстанцы Болотникова – Лжедмитрий II – явился лишь летом 1607 г. Как несколько иронически пишет К. Валишевский, Болотников из Тулы слал гонцов в Польшу, «чтобы прислали какого-то Дмитрия», и его молитва была услышана [336]. Кто был новый претендент на московский престол – историки спорят до сих пор. По мнению одних, это был «литовец», то есть скорее всего литовскоподданный белорус, по мнению других – еврей (тут мнения тоже расходятся – то ли «выкрест», т. е. принявший христианство, то ли иудей), третьи считали его сыном князя Курбского. Есть и еще одна версия, но о ней чуть ниже. Из того, что мы достоверно знаем, ясно одно: новый Самозванец был полным ничтожеством, которого фактически принудили играть роль царя, причем дважды – сначала в Речи Посполитой, а потом в России.

По версии, передаваемой иезуитами, польский пан Меховецкий пригрозил бедолаге выбором – сгнить в тюрьме (или вовсе быть казненным как московский лазутчик) либо стать царем. Почему его приняли за московского лазутчика – не совсем понятно, если только не принять еще одну версию – что новый Самозванец был по происхождению московитом, хотя и жил в Польше в течение некоторого времени [337]. К. Валишевский приводит такую же точку зрения с добавлением, что второй Самозванец был не просто московитом, а ни много ни мало секретарем первого Самозванца, после 17 мая 1606 г. сбежавшим в Польшу [338].

Началась новая самозванческая интрига в конце февраля 1607 г., а 23 мая Лжедмитрий II пересек границу России. При этом поляки не решились сопровождать его, поскольку опасались немилости короля, и новому претенденту на престол сопутствовали всего два человека – русские [339].

Интересно, что, по свидетельству Г. Паэрле, как раз в это время приставы, охранявшие людей первого Самозванца (к каковым принадлежал и он сам), начали открыто говорить со своими узниками о политике, в частности, о том, что Шуйский якобы потерял в войне с повстанцами свыше 100 000 человек; раньше они ни о чем подобном говорить не смели [340].