13 сектор. Следствие против знатоков

К вещам на полу присоединился прозрачный газовый верх. Считать его одеждой я готов не был. Тем не менее всё это время ему удавалось кое-что скрывать: под правой грудью Юли оказалась татуировка большой императорской короны. Та, наверху которой шпинель, вполне изящная.

«…Да нет, все началось раньше, – продолжала сверлить мысль, – когда я уехал от… Черт, не помню, как звали. Дашенька. Как забыть? Сотрудница из дальнего офиса в Барвихе».

– А дальше надо? – спросила Юля.

Вопрос не показался мне неожиданным. Неужели опять проговорился? Да нет. Кажется, она стесняется.

– Ну, – я постарался улыбнуться, – в программу это входит.

Эх, не надо было соглашаться.

И безо всякого танца матерчатый треугольник трусиков аккуратно лег на диван для гостей. Гладкий лобок с ниточкой светлых волос, уводящей в такое пространство, чьи манящие образы на миг вымели из моей головы все другие мысли и настойчиво призывали к хорошо известному, но всякий раз поражающему действию, которое начинается с движения в паху, а заканчивается… Я почувствовал, как стала мешать мне одежда, особенно брюки. Я потянулся, было, к ремню, чтобы ослабить его давление, но вдруг представил, как кривая роста, показавшись из ширинки, вдруг теряет в показателях под глумливые смешки моих директоров, и вернулся в реальность. Стало прохладнее. Процесс в паху остановился, и, похоже, что надолго. Я снова стал смотреть на Юлю как на движущуюся недосягаемую картинку, а не как на живую женщину, до которой могу дотянуться рукой. Изучал её глазами, уже не испытывая желания. На Юлином бедре, очень высоко, просматривалась вторая корона – с зубцами. В другое время я бы обязательно наклонился к ней, чтобы посчитать число зубцов, посмотреть, есть ли на ней жемчужная осыпь или земляничные листья, и определить, графская она, герцогская или маркизова.

– Ты любишь монархию?

– Я? – засмеялась Юля. – А я пышность люблю…

Ого, абсолютно голая официантка стрип-клуба ссылается на Тэффи[6]!

– Я оденусь, хорошо? Для меня это и без того непривычно. Да, кстати, ты извини, но приват – единственный пункт меню, за который чаевые идут непосредственно нам, а не в общий котел.

– Ясно, – ответил я и достал из кармана три тысячи. – Прости, сейчас больше не могу.

– И так достаточно. Я бы и не попросила, но надо за квартиру платить.

– О чем речь? Юль, я не хочу тебя терять, а когда я в следующий раз в клубе буду, пока не знаю.

– Телефон я тебе не оставлю. Нам запрещено.

– Скажи, как твоя фамилия, я найду тебя в социальных сетях.

– Измайлова, – чуть замялась Юля. – Как парк.

По многолетней привычке я подсчитал расходы сегодняшнего дня: коньяк, приват, чаевые, паста эта непонятная, такси. Где-то тысяч девять вышло. За три часа мой «фонд борьбы» похудел процентов на десять, а новых поступлений отнюдь не предвиделось.

Вечер завершился в шесть утра. Охранники клуба вызвали мне такси. Они знали: я рассчитаюсь. К счастью, коронную фразу девятнадцатого века «запишите на мой счет» в клубе «Распутье» для постоянных клиентов никто не отменял.

Глава четвертая

Голова раскалывалась, в глаза бил луч света, кто-то прохаживался по щекам, потом по носу, лбу…

С трудом разлепил глаза. На потолке отражал время проекционный будильник: десять сорок четыре. Да я же на работу опоздал! Фокстерьер Даррелл показал клыки и прыгнул мне на грудь, потом еще раз, и еще, и еще… Весело ему. Пока я был в Дании, пес развлекал родителей, живущих этажом выше. А сегодня отцу нужно было к врачу, он выгулял собаку с утра и забросил ко мне. Очевидно, решил, что я вчера загулял и опоздаю на работу. Честно сказать, иногда я позволял себе опоздания, все-таки директор.

Даррелл понял, что я проснулся, спрыгнул с кровати и через тридцать секунд появился на ней с мячиком в зубах, который уронил мне на грудь. «Ну что, хозяин, пора приносить пользу обществу, – читалось в его глазах. – Играй».

Фокстерьеры – создания радостные и упорные. Мой считает, что человек выведен природой специально, чтобы бросать ему мяч.

Он чем-то похож на меня, а чем-то на своего тезку-писателя – гуляка, обжора, почти алкоголик (у собак страсть к вину заменяет любовь к чесноку, который для них крайне вреден и бьет им по печени). Единственное, чего нет во мне и что есть в Даррелле, – это спокойное упорство английского джентльмена. Даррелл думает так: если нечто должно случиться, то случится, и, значит, будь что будет.

Однажды на моих глазах он пытался съесть бульмастифа, превосходящего его в объеме от двадцати семи до шестидесяти четырех раз, насколько позволили понять предварительные вычисления, которые я сделал, стараясь отодрать свою собаку от чужой. Бульмастиф думал ровно о том же, только медленно, и наличие фокстерьера на своей ляжке воспринял как мелкий каприз природы. Приди ему в голову мысль, что это собака, которая, более того, пытается подраться, боюсь, что дни Даррелла были бы сочтены. Меня же бульмастиф посчитал достойным соперником. Но обошлось. Потом долго перевязывали, конечно. А на морде Даррелла не появилось ни капли сомнения. Надо значит надо. Долг велел грызть.