100 великих оригиналов и чудаков

Но голова у нас, какой в России нету,
Не надо называть, узнаешь по портрету.
Ночной разбойник, дуэлист.
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку нечист.
Но умный человек не может быть не плутом.
Когда ж о честности высокой говорит,
Каким-то демоном внушаем:
Глаза в крови, лицо горит,
Сам плачет, и мы все рыдаем.

Таков был граф Федор Иванович Толстой (1782–1846).

Родился он в Костромской губернии, в родовом поместье генерал-майора Ивана Андреевича Толстого. Военное образование получил в Морском корпусе. Его определили в гвардейский Преображенский полк. Здесь он надолго не задержался: кутила, скандалист, дуэлянт, азартный картежник, да порой и нечистый на руку… В общем, из молодых, да ранних. Его перевели в Вязьминский гарнизон.

Довелось ему побывать в Новом Свете, после чего получил прозвище Американец. На Камчатку его не ссылали, но среди алеутов он сумел стать «своим». Портрет его в зрелые годы оставил Александр Иванович Герцен:

«Я лично знал Толстого в именно ту эпоху, когда он лишился своей дочери Сарры, необыкновенной девушки, с высоким поэтическим даром. Один взгляд на наружность старика, на его лоб, покрытый седыми кудрями, на его сверкающие глаза и атлетическое тело показывал, сколько энергии и силы было ему дано от природы…»

Надо пояснить. Сарра умерла в 17 лет, через год после смерти Пушкина. Следовательно, речь идет не о старике – в нашем нынешнем понимании, – а о пожилом человеке, не достигшем шестидесятилетия. Но продолжим цитирование:

«Он развил одни буйные страсти, одни дурные наклонности, и это не удивительно: всему порочному позволяют у нас развиваться долгое время беспрепятственно, а за страсти человеческие посылают в гарнизон или в Сибирь при первом шаге… Он буйствовал, обыгрывал, дрался, уродовал людей, разорял семейства лет двадцать сряду, пока, наконец, был сослан в Сибирь… пробрался через Камчатку в Америку и оттуда выпростил дозволения возвратиться в Россию. Александр его простил – и он, на другой день после приезда, продолжал прежнюю жизнь. Женатый на цыганке, известной своим голосом и принадлежащей к московскому табору, он превратил свой дом в игорный, проводил все время в оргиях, все ночи за картами, и дикие сцены алчности и пьянства совершались возле колыбели маленькой Сарры. Говорят, что он раз, в доказательство меткости своего глаза, велел жене стать на стол и прострелил ей каблук башмака».

Ф. И. Толстой. Рис. А. Пушкина

В сравнении с его прочими проделками, эта выглядит невинной шалостью. И хотя сумасбродов в царской россии времен крепостничества было немало, Федор Толстой выделялся среди них. Точнее, в его характере обычные, в общем-то, черты принимали преувеличенные формы.

«Человек эксцентричный, – писал о нем журналист и беллетрист Фаддей Булгарин, – то есть имел особый характер, выходивший из обыкновенных светских форм, и во всем любил одни крайности. Все, что делали другие, он делал вдесятеро сильнее. Тогда в моде было молодечество, а граф Толстой довел его до отчаянности. Он поднимался на воздушном шаре вместе с Гарнером и волонтером пустился в путешествие вокруг света вместе с Крузенштерном».

С этой эспедиции начались его необычайные приключения. Отправился в кругосветку на фрегате «Надежда» он по своей воле вместо двоюродного брата, отказавшегося от плавания, сославшись на нездоровье. Не имея никакого настоящего дела, увлекавшего его, Федор Иванович принялся чудачить.

Во время стоянки на Маркизских островах подружился с местным правителем, весело проводя с ним досуг. Обзавелся роскошной татуировкой: на груди и на руках. Говорят, на одном из островов ему предложили стать королем. Не исключено, что он потчевал туземцев «огненной водой», а по-русски – водкой, да и сам был, как говорится, выпить не дурак. Во всяком случае, быстро находил общие интересы с аборигенами.

Пожалуй, капитан «Надежды» Крузенштерн был бы не прочь оставить беспокойного подчиненного на Маркизских островах в качестве короля. Федор Толстой позволял себе во время плавания непозволительные шалости.

Немолодой корабельный священник был не прочь выпить. Толстой напоил его, что называется, до сложения риз и уложил на палубу, припечатав его бороду сургучом казенной печатью, украденной у капитана. Когда священник проснулся, проказник крикнул ему: «Лежи! Видишь, казенная печать!» Но и без того отодрать бороду не было возможности; пришлось ее срезать.