100 стихотворений

Я вырос на большом базаре,
                     в Харькове,
где только урны
            чистыми стояли,
поскольку люди торопливо харкали
и никогда до урн не доставали.

Я вырос на заплеванном, залузганном,
замызганном,
          заклятом ворожбой,
неистовою руганью
               заруганном,
забоженном
          истовой божбой.

Лоточники, палаточники
                   пили
и ели,
     животов не пощадя.
А тут же рядом деловито били
мальчишку-вора,
             в люди выводя.

Здесь в люди выводили только так.
И мальчик под ударами кружился,
и веский катерининский пятак
на каждый глаз убитого ложился.

Но время шло – скорее с каждым днем,
и вот —
      превыше каланчи пожарной,
среди позорной погани базарной,
воздвигся столб
            и музыка на нем.

Те речи, что гремели со столба,
и песню —
        ту, что со столба звучала,
торги замедлив,
            слушала толпа
внимательно,
          как будто изучала.

И сердце билось весело и сладко.
Что музыке буржуи – нипочем!
И даже физкультурная зарядка
лоточников
         хлестала, как бичом.

«Как говорили на Конном базаре…»

Как говорили на Конном базаре?
Что за язык я узнал под возами?

Ведали о нормативных оковах
бойкие речи торговок толковых?

Много ли знало о стилях сугубых
веское слово скупых перекупок?

Что
   спекулянты, милиционеры
мне втолковали, тогда пионеру?

Как изъяснялись фининспектора,
миру поведать приспела пора.

Русский язык (а базар был уверен,
что он московскому говору верен,
от Украины себя отрезал
и принадлежность к хохлам отрицал),
русский базара – был странный язык.
Я – до сих пор от него не отвык.

Все, что там елось, пилось, одевалось,
по-украински всегда называлось.
Все, что касалось культуры, науки,
всякие фигли, и мигли, и штуки —
это всегда называлось по-русски
с «г» фрикативным в виде нагрузки.

Ежели что говорилось от сердца —
хохма жаргонная шла вместо перца.

В ругани вора, ракла, хулигана
вдруг проступало реченье цыгана.

Брызгал и лил из того же источника,
вмиг торжествуя над всем языком,
древний, как слово Данилы Заточника,
мат,
   именуемый здесь матерком.

Все – интервенты, и оккупанты,
и колонисты, и торгаши —
вешали здесь свои ленты и банты
и оставляли клочья души.

Что же серчать? И досадовать – нечего!
Здесь я – учился, и вот я – каков.
Громче и резче цеха кузнечного,
крепче и цепче всех языков
говор базара.

Музшкола имени Бетховена в Харькове