100 стихотворений

Борис Слуцкий 100 стихотворений

«Я говорил от имени России…»

Я говорил от имени России,
ее уполномочен правотой,
чтоб излагать с достойной прямотой
ее приказов формулы простые.
Я был политработником. Три года:
сорок второй и два еще потом.

Политработа – трудная работа.
Работали ее таким путем:
стою перед шеренгами неплотными,
рассеянными час назад
                  в бою,
перед голодными,
              перед холодными,
голодный и холодный.
                 Так!
                    Стою.

Им хлеб не выдан,
               им патрон недодано,
который день поспать им не дают.
И я напоминаю им про Родину.
Молчат. Поют. И в новый бой идут.

Все то, что в письмах им писали из дому,
все то, что в песнях с их судьбой сплелось,
все это снова, заново и сызнова
коротким словом – Родина – звалось.
Я этот день,
          воспоминанье это,
как справку,
          собираюсь предъявить
затем,
      чтоб в новой должности – поэта
от имени России говорить.

Важней крови

«Стихи…»

Стихи,
     что с детства я на память знаю,
важней крови,
           той, что во мне течет.
Я не скажу, что кровь не в счет:
она своя, не привозная, —
но – обновляется, примерно, раз в семь лет,
и, бают, вся уходит, до кровинки.
А Пушкин – ежедневная новинка.
Но он – один. Другого нет.

«Романы из школьной программы…»

Романы из школьной программы,
на ваших страницах гощу.
Я все лагеря и погромы
за эти романы прощу.

Не курский, не псковский, не тульский,
не лезущий в вашу родню,
ваш пламень – неяркий и тусклый —
я все-таки в сердце храню.

Не молью побитая совесть,
а Пушкина твердая повесть
и Чехова честный рассказ
меня удержали не раз.

А если я струсил и сдался,
а если пошел на обман,
я, значит, некрепко держался
за старый и добрый роман.

Вы родина самым безродным,
вы самым бездомным нора,
и вашим листкам благородным
кричу троекратно «ура!».

С пролога и до эпилога
вы мне и нора и берлога,
и, кроме старинных томов,
иных мне не надо домов.

«Интеллигенция была моим народом…»

Интеллигенция была моим народом,
была моей, какой бы ни была,
а также классом, племенем и родом —
избой! Четыре все ее угла.

Я радостно читал и конспектировал,
я верил больше сложным, чем простым,
я каждый свой поступок корректировал
Львом чувства – Николаичем Толстым.

Работа чтения и труд писания
была святей Священного Писания,
а день, когда я книги не прочел,
как тень от дыма, попусту прошел.

Я чтил усилья токаря и пекаря,
шлифующих металл и минерал,
но уровень свободы измерял
зарплатою библиотекаря.

Те земли для поэта хороши,
где – пусть экономически нелепо —
но книги продаются за гроши,
дешевле табака и хлеба.

А если я в разоре и распыле
не сник, а в подлинную правду вник,
я эту правду вычитал из книг:
и, видно, книги правильные были!