04-Версии истории (Сборник)

— Слыхал я про пьеску, которая так и называлась, — сказал Бербедж, забирая листы. — Уж не та ли?

— Вот это я тебе гарантирую, — заявил Саутгемптон. — Новая, как новый шиллинг.

А ведь Бербедж не соврал: существовала пьеса с таким названием. Смотритель читал о том, когда готовился к проекту. Другое дело, что содержание пьесы-предшественницы не сохранилось для поколений шекспироведов. О чем она — Бог знает, а он немногословен. Но ведь тем же шекспироведам известен и такой факт: Потрясающий Копьем никогда не гнушался использовать в своих бессмертных творениях старые сюжеты, многократно проверенные сценой. И что с того? Да так, пустячок. Имеет место Великий Бард сиречь Гений, одна штука.

Это Смотритель порекомендовал Саутгемптону предложить прочесть «Укрощение» именно Ричарду, сказав, что, во-первых, отцу будет приятно, а во-вторых — актер он и впрямь талантливый. Для своего века.

Смолчал Смотритель лишь о том, что как раз Ричард Бербедж, приятель и собутыльник Шекспира, станет чаще других играть в его пьесах, хотя и не в комедиях. Он останется в истории шекспировского театра, как Гамлет, Отелло, король Лир, Ричард III, Макбет, Юлий Цезарь, кто-то еще — с ходу не вспомнить…

Но зачем Игроку знать, как пойдет Игра?..

— Как восприняли читку? — тоже потом, вечером спросил Смотритель у Шекспира.

— Странно как-то, — ответил тот.

— Не смеялись?

— Да нет, смеялись все время. Ржали просто. А слушали — не отвлекаясь ни на секунду.

— А что ж тогда странного?

— Когда Ричард закончил читать… а он, к слову, очень хорошо читал, особенно за Люченцио… когда он замолчал, все тоже умолкли. И молчали. Долго. И на меня оборачивались.

— А ты что?

— А что я? Тоже молчал. Я же как будто в первый раз «Укрощение» услышал. Помолчал и сказал: «Хорошо бы сыграть хоть кого-нибудь. Ну, хоть слугу, какого…»

— А они?

— Их как прорвало. Смеются, орут… Короче, Джеймс взялся ставить. Причем сказал: на репетиции — две недели, а лучше — одна… — Уилл улыбнулся. — Он мне поручил роль Транио.

— Неплохо для тебя. Для тебя, как актера, — быстро поправился Смотритель. — Сам писал — сам сыграешь. Сыграешь?

— Не знаю, — опять улыбнулся Уилл. И опять грустно. — Тебя же там со мной не будет…

Печально для него, но он знал себе цену. И цену Смотрителю, то есть графу Монферье, в его, Шекспира, судьбе — тоже понимал.

На следующий день после описанного (и после обеда, что уместно добавить для уточнения времени) Смотритель пошел гулять по берегу Темзы. Он уже два дня подряд собирался совершить полезный для здоровья променад, но вездесущий Тимоти не давал отмашки: ученый-гидравлик в эти два дня из дому не выбирался. По словами Тимоти, имевшего в доме своего агента, Колтрейн хворал. А сегодня выбрался. Из хвори и из дому. Поэтому Смотритель спешно снялся с места и через полчаса был на берегу великой (исторически, но не размерами) реки Темзы, где его ждал юный следопыт и разведчик.

— Вон он. — Следопыт и разведчик указал на весьма пожилого (чтоб не сказать сильнее) сутулого человека, одетого почему-то в длинный, до земли, плащ, который (человек, а не плащ) действительно занимался очевидными научными изысканиями.

Он долго прицеливался (пять-шесть ложных замахов) и в итоге швырял нечто издалека невидное в воду, сразу же одним глазом прижимался к небольшой подзорной трубке, а ко второму подносил тяжелые карманные часы. Как ему удавалось одновременно следить за движением «издалека невидного» в потоке воды и стрелки часов на циферблате — наука умалчивала.

Смотритель проследил за тремя, скажем так, этапами эксперимента, решил, что его, праздного гуляку, не может не заинтересовать сама суть этого эксперимента, и направился к ученому, чтобы обсудить с ним…

(буде он соблаговолит снизойти до дилетантского интереса прохожего бездельника)…

проблемы, ясное дело, гидравлики.

Если эта наука уже была отдельной наукой и имела такое название.

Смотритель для приличия с минуту постоял позади ученого, потом покашлял (тоже для приличия) пару раз и позволил себе поинтересоваться:

— Не сочтете ли вы меня бесцеремонным нахалом, многоуважаемый мэтр, если я обращусь к вам с наивным вопросом, касающимся цели вашего высокоученого занятия?

Ученый обернулся — медленно-медленно, как будто движение давалось ему с трудом, и пристально посмотрел на вопрошающего. Он действительно был стар — по понятиям любого времени, а не только шекспировского, морщины, как принято писать в сентиментальных романах, буквально избороздили его лицо, а если сказать без красивостей, то кожи на лице было слишком много, а зубов не было вовсе; старик отверз (очень зримое слово) рот и прошамкал:

— А что вы понимаете в моем занятии?

Но хоть и прошамкал, зато — внятно. И достаточно агрессивно, чтобы Смотритель понял: собеседник не рад вмешательству в его высокоученое уединение…

(пусть даже и галантнейшему по обхождению вмешательству)…

явного недоумка «из знатных».