04-Версии истории (Сборник)

— Ловите момент, Генри! Кто-то просто заставляет нас взять все в свои руки. Говорит: берите, плод созрел. А мы сидим и лениво взвешиваем: стоит — не стоит. Опередят же — жалеть станем… Но мне был задан вопрос, вернее — два: что я имею в виду под Большой Игрой и зачем она нужна вообще?.. Господа, не убиваем ли мы себя крепкими напитками? Ведь я уже отвечал вам — зачем Игра. Но, если запамятовали, повторю… Оглянитесь назад, в Историю мирового искусства. Есть там гении? Конечно, есть! И немало. Но кому интересны они — вне их творчества? Да никому! Потому что жизнь гения — это всего лишь обычная человеческая жизнь, ибо гений он — лишь в своих пьесах, в музыке, в стихах, в ученых трудах, в чем-то еще, не важно. А в обычной жизни он, быть может, сварлив и склочен, уныл и зануден, нечист телесно или на руку… Короче — человек он, и этим все сказано! Ну узнаем мы, кто написал «Укрощение строптивой» — что с того? Удовлетворим секундное любопытство и испортим себе грядущее удовольствие. Да хоть любой из нас написал бы — чем мы будем интересны потомкам? Мы лично, повторяю, а не наши творения? Ничем! Да гениальное творение заслонит в Истории любую жизнь, если только… — граф поднял горе указательный палец, — если только она сама не есть столь же гениальное творение. Иначе — тайна. Миф. Призрак театра, как точно выразился Фрэнсис. Поэтому, если мы хотим, чтобы творчество Потрясающего Копьем… хорошее, кстати, имя, и Шекспир будет более чем уместен в Игре… если мы хотим, чтобы его творчество вызывало интерес у современников и у потомков не просто самим собой, своей гениальностью, но и тайной авторства — или гения, как хотите! — автор должен стать призраком.

Проговорил все это, как выдохнул.

Помолчали, пивка попили. А тут и еду подали — вовремя, как раз к молчанию.

— И все же не понимаю, — нарушил оное Бэкон, — что нам… вот нам пятерым… что с того, что автором будет призрак? Да и потом, ведь существует же кто-то живой, не призрачный, кто эти ваши три акта сочинил…

— Сочинил, — согласился Монферье. — Но этот кто-то не хочет выходить на свет. Могут у него быть причины, чтобы скрывать себя, ведь могут?

— Ну-у, могут, наверно, какие-то, — все-таки с сомнением сказал Эссекс, отрываясь от ножки ягненка.

— Вот тут-то на свет выходим мы с вами, — торжествующе произнес граф-Смотритель, — выходим и заявляем: родился Гений. А нас, естественно, спрашивают: кто такой? Даже представить себе не можем, говорим мы — таким тоном говорим, что все сразу начинают понимать: мы лжем. Может, этот Гений — Уилл Шекспир из театра лорда-камергера? Может быть, и он, говорим мы, но при этом морщимся и добавляем: но вряд ли, вряд ли, разве способен простолюдин, да еще и скверно образованный, создавать подобные шедевры? А кто тогда, настаивают вопрошающие, ведь есть же у вас какие-то предположения, раз вы первыми заявили о рождении Гения? Предположений — море, отвечаем мы, но предположения на обложке книги не напишешь. Да и какая разница — кто, восклицаем мы в итоге, если вам, господа, обязательно нужен автор, то считайте этим автором всех нас. Вместе и порознь. Но так не бывает, из последних сил сопротивляются любознательные. А раз не бывает, какого дьявола вы к нам пристаете, возмущаемся мы и продолжаем трубить о гениальности Потрясающего Копьем.

— Но когда-то, как вы верно заметили, мы все уйдем в мир иной и унесем с собой нашу тайну, которая заключается как раз в том, что никакой тайны нет…

— И вот тут она обретет собственную жизнь, — подхватил мысль Эссекса Смотритель, — жизнь без нас, потому что нас — не будет. Но мы останемся в памяти потомков именно как причастные тайне, более того — как ее хранители. Так, так: не создатели, а хранители. Разве плохо остаться в Истории хранителем тайны, которую много веков будут пытаться раскрыть, и все попытки останутся только попытками? А знаете, почему будут пытаться?.. Потому что нераскрытая тайна не дает спокойно спать — пока ее помнят, конечно. А забыть не даст Потрясающий Копьем, вернее, то, что он оставит миру. То есть сложатся два компонента: бессмертное творчество и тайна личности творца, которую кто-то… мы, мы!., знал… Чем плохо, господа?.. Ну сами подумайте, кто через двести — триста лет вспомнит четвертого графа Саутгемптона? Или пятого графа Эссекса? Или, прости господи, седьмого графа Монферье?.. А в нашем случае вспоминать будут именно их, а не третьих или шестых.

Он не стал объяснять этим номерным графам, что вспоминать будут как раз не любимые им (Смотрителем, а не Монферье!) другие шекспироведы. Зачем? Его нелюбовь к ним разру шительна для Игры. Для Игры, акцептованной руководством Службы Времени. А как говорит его начальник в Службе, «если у тебя есть собственное мнение, отличное от решения начальства, то вот тебе дверь и — счастливого пути». Недемократично? Зато полезно для дела.

— Но мы-то, мы можем узнать, кто скрывается за этим псевдонимом? — взмолился Рэтленд.

— Немедленно! Уилл Шекспир.

— Это несерьезно, Франсуа!