«Мы прочли эту пьесу всю до конца и никак не могли догадаться, в чем состоит ее завязка, ее комизм, ее смешное, забавное, веселое, остроумное и ее характеры. Тут ходят, говорят, бранятся, но бог знает, к чему и для чего. Словом, мы ничего не поняли…»
Виссарион Григорьевич Белинский
«А! это вы? насилу-то мы с вами встретились! Ну, что, как? Здоровы ли? что нового?»… Так один молодой человек, давно уже сидевший в книжной лавке с книжкою «Библиотеки для чтения» в руках, приветствовал другого, только что вошедшего в лавку, с живостию бросившись к нему навстречу и с жаром пожимая ему руку. Этот молодой человек давно уже поглядывал на меня с явным желанием заговорить со мною, – должно быть, о статье, которую читал. Эта статья, казалось, живо занимала его, потому что он и улыбался, и смеялся; по временам с уст его слетали неопределенные восклицания…»
«…отчего великие художники иногда оставляли недоконченными свои создания, иногда прерывали свою работу и с томительным страданием искали в себе силы докончить ее и, не находя этой силы, иногда уничтожали с отчаяния свое прекрасно начатое творение? – оттого, что вдохновение, как всякая благодать, не в воле человека, и еще оттого, что великие художники никогда не доделывают своих произведений, если не могут их досоздать. Но как бы то ни было, а г. Бернет владеет истинным поэтическим дарованием, и по этому самому нам неприятно говорить о его «Елене»…»
«Римские элегии», произведение юности Гете, принадлежат к роскошнейшим плодам его творческой деятельности, к самым фундаментальным опорам его поэтической славы. Кроме того, они относятся к тем из его созданий, которые наиболее характеризуют его объективный гений…»
«…Что бы ни говорили о нас остроумные противники наши, но мы не перестанем повторять, что в русской литературе больше гениев, нежели талантов, больше художников, нежели беллетристов. Из этого, впрочем, еще не следует, чтоб у нас гениев и художников было очень много, даже просто много; но они заметнее и долговечнее талантов, и потому их имена у всех на языке. А таланты беллетристические так же быстро исчезают у нас, как и родятся. Притом же они так мало пишут! Пушкин, умерший еще в поре сил, один написал больше, нежели все его подражатели, вместе взятые…»
Рецензия интересна тем, что Белинский в ней защищает равнозначность «мыслительного» и «непосредственного» доказательства истины (до этого он отдавал предпочтение первому).«…Всякая истина может доказываться двояким образом: мыслительно и непосредственно. Первый способ требует диалектического развития идеи из самой себя, изложения живого, одушевленного, но и строго логического, последовательного и ясного. Второй способ требует пламенного, увлекающего красноречия, возвышающегося до поэзии, облекающего самые отвлеченные понятия в живые образы или по крайней мере выражающего их в предметной и чувственной очевидности…»
«…В этой – «исторической повести» нет никакой повести: это просто вздор, сколько бессмысленный, столько и дорогой, потому что стоит четыре рубли. Боже великий! Четыре рубли за четыре листа чепухи, тогда когда том Дюмон-Дюрвиля, состоящий с лишком из двадцати листов, и еще с приложением до пятидесяти прекрасно гравированных картинок стоит пять рублей!..»
«…Поль де Кок с жадностию переводится на русский язык и наконец начинает приобретать себе подражателей. Роман, заглавие которого выписано в начале этой статейки, написан до того в духе парижского сказочника, что его можно почесть романом Поль де Кока, но переведенным и переделанным на русские нравы. Подражатели всегда ниже своих образцов…»
«…Какое бы ни было направление французских романистов – Бальзака, Гюго, Жанена, Сю, Дюма и пр., в первую эпоху их деятельности, – оно имело свои хорошие стороны, потому что происходило от более или менее искренних личных убеждений и невольно выражало дух времени. Все эти романисты писали с французскою живостию и быстротою, но, однако ж, не на заказ. В их сочинениях видно было уважение и к литературе, и к публике, и к самим себе, потому что видны были следы мысли, соображения, литературной отделки. И вдруг все это изменилось…»
Эта рецензия на 2-е издание «Мертвых душ» является в значительной степени повторением уже ранее сказанного об этом произведении. К этому изданию «Мертвых душ» Гоголь написал специальное предисловие, в котором высказал основные положения своей книги «Выбранные места из переписки с друзьями», появившейся в свет несколько позднее. Это и подвигло Белинского на статью.
«…Эти жалкие книжонки вместе с песенниками, помадой, икрой, сапогами, коленкором и солеными огурцами развозятся бог знает в какие концы царства русского, куда не залетает, может быть, ни одна порядочная печатная книга, – и, вероятно, находят себе усердных читателей. Но эти книжонки не только не полезны для просвещенного любителя старины, даже решительно вредны, представляя дело совершенно в превратном виде. И. П. Сахаров решился подвергнуть строгому исследованию такое важное дело, перечел все напечатанные сказки, разобрал их критически, многое отверг, как чужое, наносное или приданное «благодетельными» поправщиками, иное оставил и при издании своих «Сказок» с величайшею, строгою разборчивостию принял два источника: 1) сказки, рассказываемые нашими сказочниками, и 2) сказки, сохраненные в рукописях…»
«…Это решительно лучшее из всех «драматических представлений» г-на Полевого, ибо в нем отразилось человеческое чувство, навеянное думою о жизни; а между тем г. Полевой написал его без всяких претензий, как безделку, которая не стоила ему труда и которую прочтут – хорошо, не прочтут – так и быть!…»
Статьи о Державине, приуроченные к столетнему юбилею со дня рождения поэта, должны были составить часть давно задуманного и неоднократно обещанного Белинским в печати «Критического курса русской поэзии». Вместе с циклом статей «Сочинения Александра Пушкина (1843–1846)» и статьей «Кантемир» они заложили основу научной истории русской литературы.
«Цель этой книжки – познакомить русских с возникающим просвещением родственного нам болгарского племени. Цель похвальная и выполненная отчасти недурно. В книжке есть интересные факты. Просвещение болгар пока еще не отличается слишком большим светом; но друг человечества не может не порадоваться и одному началу благого дела…»
«…Мир и спокойствие – и о Давыдове нет слуха; его как бы нет на свете; но повеет войною – и он уже тут, – торчит среди битв, как казачья пика. Снова мир, и Давыдов опять в степях своих, опять гражданин, семьянин, пахарь, ловчий, стихотворец, поклонник красоты в ее отраслях, – в юной деве ли, в произведении художеств, в подвигах ли военном или гражданском, словесности ли – везде слуга ее, везде раб ее, поэт ее; вот Давыдов!…»
«Вастола, или Желания» – это перевод стихотворной сказки Виланда «Перфонт, или Желания» (1778). Автором перевода был Е. Люценко, бывший секретарь хозяйственного правления Царскосельского лицея. Пушкин, познакомившийся с Люценко в годы своего учения в лицее, содействовал изданию книги в пользу переводчика. Опубликование книги вызвало различные толки. Высказывались предположения, что Пушкин не только издатель, но и автор перевода. «Библиотека для чтения» осудила Пушкина за «благотворительность», ибо «человек, пользующийся литературного славою, отвечает перед публикою за примечательное достоинство книги, которую издает под покровительством своего имени…».
«Новое произведение литературной школы, основанной Марлинским – не тем он будь помянут! Оно носит на себе все родовые признаки своего происхождения: его герои всё офицеры, да еще морские; место действия – фрегат; действующие лица ничего не делают, а только говорят, и в их пышных монологах слышатся слова, чуждые всякого значения и не совсем понятные, вследствие той растрепанности чувств, плодом которой они были…»
«…Знаете ли, отчего замолкли поэты на Руси? – «Их нет», – скажете вы. Неправда! это тишина перед бурею; «они спят на лирах», а пока они спят, «Московский наблюдатель» навяжет им потихоньку другие струны, разбудит их своими октавами, и они запоют…»
Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) – русский литературный теоретик и критик. Белинский работал в крупнейших литературных журналах своего времени: «Телескоп», «Отечественные записки», «Современник». Под влиянием Ф. Шеллинга и Г. Гегеля Белинский пытался синтезировать критику и философию. Огромным вкладом в литературный процесс можно считать разработанные Белинским принципы нового литературного направления – так называемой натуральной школы, главой которой критик назвал Н.В. Гоголя.
«…Но, говоря без шуток, что заставило г-на Меркли, который, как видно из его стихов, человек не без образования, не без смысла и даже не без блесток таланта, что заставило его издать свои стихотворения в свет? Обратить ими на себя внимание современников он не мог, ибо теперь прошла мода на стихи, теперь только превосходные стихи станут читать, а стихи г. Меркли вообще посредственны; еще более нельзя ему надеяться на потомство, ибо маленькие блестки таланта вообще как-то скоро тускнут…»
«Бедные люди» были первым и, к сожалению, доселе остаются лучшим произведением г. Достоевского. Появление этого романа было шумным событием в нашей литературе. Раздались громкие похвалы и громкие порицания, начался спор. В продолжение нескольких месяцев имя г. Достоевского одно занимало наши журналы. Это движение доказывало, что дело идет о произведении и таланте, выходящих из ряду обыкновенных явлений…»
С переводчиком Шекспира А. И. Кронебергом Белинского связывали дружеские отношения с конца 1830-х гг. В данной и в другой, более поздней рецензии, опубликованной в августе в «Литературной газете», Белинский входит в журнальную полемику, развернувшуюся вокруг перевода «Гамлета». Наиболее сильные ответные удары наносятся при этом по О. И. Сенковскому, автору рецензии на «Гамлета» в переводе Кронеберга в «Библиотеке для чтения», и по Н. А. Полевому, чей перевод «Гамлета» Белинский теперь подвергает жестокой критике.
«Мы прочли с большим удовольствием «Письма леди Рондо». Между многими пустыми вещами и болтовнёю, в них есть несколько характеристических черт старого времени. Конечно, истории нечем поживиться от этих писем, но они имеют большую важность для русской публики, как записки, в которых можно найти несколько любопытных фактов касательно нравов русского общества в царствование Анны Иоанновны и тиранию ужасного Бирона…»
«Драматическая русская литература представляет собою странное зрелище. У нас есть комедии Фонвизина, «Горе от ума» Грибоедова, «Ревизор», «Женитьба» и разные драматические сцены Гоголя – превосходные творения разных эпох нашей литературы, – и, кроме них, нет ничего, решительно ничего хоть сколько-нибудь замечательного, даже сколько-нибудь сносного. Все эти произведения стоят какими-то особняками, на неприступной высоте, и все вокруг них пусто: ни одного счастливого подражания, ни одного удачного опыта в их роде…»
«1 № «Современника» на нынешний год давно уже всеми прочтен и потому вышел из ряду литературных новостей, которые должны составлять содержание нашей «Литературной хроники». Но не столько новое, сколько примечательное, в каком бы то ни было значении, составляет постоянный и главный предмет библиографического отделения «Наблюдателя», а пока в «Современнике» будет хотя одна строка Пушкина, хотя недоконченные полстиха, он не перестанет быть для нас явлением примечательным, в хорошем значении этого слова…»
«Душенька» имела в свое время успех чрезвычайный, едва ли еще не высший, чем трагедии Сумарокова, комедии Фонвизина, оды Державина, «Россиада» Хераскова. Пастушеская свирель Богдановича очаровала слух современников сильнее труб и литавр эпических поэм и торжественных од; миртовый венок его был обольстительнее лавровых венков наших Гомеров и Пиндаров того времени. До появления в свет «Руслана и Людмилы» наша литература не представляет ничего похожего на такой блестящий триумф…»
«…Эти строки мне кажутся немного странными: я нимало не сомневаюсь в том, что во времена „Стеньки Разина“ чай был во всеобщем употреблении, точь-в-точь, как теперь, что дочери тогда, как и теперь, поздравляли своих родителей с добрым утром, особенно дочери купецкие, что матери, в ироническом штиле, с дочерьми говорили во множественном числе; но я с трудом могу верить, чтобы романы тогда были в таком гонении. Очевидно, что это еще вопрос, вопрос исторический и литературный, который должно исследовать. В ожидании, пока явится ученый, который разрешит этот вопрос, будем следовать за нитью рассказа…»
Автор романов «Прокопий Ляпунов, или Междуцарствие в России» и «Князь Скопин-Шуйский, или Россия в XVII столетии» (1833) – фрейлина О. П. Шишкина. О первом романе ее восторженный отзыв дал Жуковский. Белинский отозвался о нем вежливо-одобрительно: «Этот роман, сам по себе, весьма замечателен; он имеет большие достоинства». В рецензии 1845 г. критерий, естественно, стал другим: и тот и другой романы «не без достоинств», особенно первый – «для того времени». Основной мотив рецензии – признание «огромного шага», который сделала литература за десятилетие, и сильного изменения «вкуса публики», подчеркивается «огромное влияние» Гоголя на русскую литературу; новый роман Шишкиной признается явлением отсталым, оставшимся на уровне исторических романов середины 1830-х гг.
«История еврейской религии подтверждает тот исторический закон, что всякая религия, не поддержанная божественным промыслом и не из откровения прошедшего, с течением времени утрачивает свою первоначальную чистоту и является в таком искажении, что только силою исторического анализа можно доискиваться ее исходной точки, ее первоначального догмата, когда-то имевшего значение положительного закона или всеобщего верования, – ее основной мысли…»
По словам В. С. Межевича, близко знавшего Белинского, «Пятидесятилетний дядюшка» писался две-три недели для бенефиса М. С. Щепкина, очевидно, по просьбе последнего. Пьеса была представлена в московский театр 2 декабря 1838 г. Следовательно, она была написана в ноябре этого года. Ольдекоп, цензуровавший пьесу Белинского 9 декабря 1838 г., в своем отзыве о ней писал, что среди пьес, рассмотренных им, «Пятидесятилетний дядюшка» – «самая скучная, предлинная и утомительная, но, к счастью, невинная пьеса. Старый дядя влюблен в молодую свою племянницу и готов на ной жениться, но, узнав, что она любит своего двоюродного брата, он великодушно отступает и соединяет молодых»
Этот отзыв Белинского о поэме противостоял явно критическим оценкам ее в ряде других журналов. Ср. также оценку поэмы «Разговор» как «прекрасного произведения» в рецензии на ч. II «Физиологии Петербурга». Более критическим был отзыв Белинского уже в статье «Русская литература в 1845 году». Там отмечались «удивительные стихи», которыми написана поэма, насыщенность ее мыслью, однако указывалось на «слишком» заметное влияние Лермонтова. Сравнивая «Разговор» с новой поэмой Тургенева «Андрей», Белинский отдает предпочтение последней: в ней, по его словам, «талант г. Тургенева гораздо свободнее, естественнее, оригинальнее, больше, так сказать, у себя дома, нежели в «Разговоре».
«…Журналы у нас судят о предметах науки, искусства и литературы не по праву сильного завладения, а по изволению высшей власти, со времен Петра Великого и до настоящего мгновения содействующей и благотворящей успехам просвещения и образованности в России. Было время, когда великая монархиня была участницею журнала в качестве писателя. Теперь журналистика сделалась потребностью образованной части русского общества, вошла, так сказать, в его привычки и нравы, именно вследствие этого деятельного покровительства свыше. Что теперь есть (как и были прежде и, к сожалению, будут всегда) журналы, которые добиваются попасть в законодатели и оракулы наук и словесности, – это правда; но правда и то, что именно этого-то рода журналы и не успевают никогда в своем намерении, потому что успех всегда остается на стороне журналов, которые без претензий, но зато с талантом и знанием дела, объявляют свое мнение о предметах, законно подлежащих их суждению, то есть о науке, искусстве и литературе…»