Юрий Нагибин о музыке в своей жизни. Запись выступления.
Юрий Маркович Нагибин
Юрий Нагибин о роли музеев в своей жизни и о музейной работе. Запись выступления.
Вечернее размышление о творческом величии и грозной силе любви на прогулке накануне священной для Тютчева даты встречи с Еленой Денисьевой.
Панчо Моралес как никогда был близок к самой большой победе за последние годы своей долгой теннисной карьеры — к победе на Эслингтонском турнире, именуемом «малым первенством мира»…
В финале всесоюзного первенства по боксу встретились опытный чемпион и не менее опытный, но «вечно второй» герой рассказа…
Историческая повесть посвящена сложным отношениям П. И. Чайковского и Н. Ф. фон Мекк, «почтовый роман» с которой долгие годы давал эмоциональную поддержку великому композитору.
В сборник вошли произведения Юрия Марковича Нагибина «Школьный альбом», «В те юные годы», «Недоделанный», «Гимн дворняжке», «Прекрасная лошадь» и «Телефонный разговор».
У мещёрского мальчишки Юрки сегодня большой день: отец дал ему ружье, и он впервые пойдет на охоту…
Каким он был, Юрий Гагарин, первый космонавт планеты? Как и где прошло его детство? Как и где он учился? Как стал космонавтом? Об этом написал Юрий Нагибин (1920–1994) в своей книге "
30 ноября 1909 г. на ступенях Царскосельского вокзала в Петербурге внезапно умер чиновник в отставке — один из многих тысяч. Но русская литература потеряла единственного — скромного и утонченного поэта, ценителя и учителя поэзии, Иннокентия Федоровича Анненского.
Встретившись во время летнего отдыха, две семейных пары познакомились, сдружились и, наконец, собрались снова провести отпуск вместе, путешествуя по старым русским городам. Тогда-то и случилось неприятное дорожное происшествие…
Резок, крут, капризен, нетерпим был Николай Семенович Лесков, вечно уязвлен, отягощен, раздавлен и чуть ли не насмерть убит бесчисленными «вредами». Проявлял он свой нрав, не чинясь — и перед сотрудниками писателями, и в семье…
О сборнике очерков и заметок чехословацкого и советского шахматиста, журналиста Саломона Михайловича Флора «Сквозь призму полувека».
Вниманию читателей предлагается сборник произведений известного русского писателя Юрия Нагибина.
О горестной судьбе классика финской литературы, автора гомерически смешного романа «За спичками», переведенного на русский язык другим остроумнейшим писателем, Михаилом Зощенко.
Первый раздел сборника посвящен теме «Человек и природа». Сюда вошли избранные рассказы Мещерского и Плещеевского циклов, которым предпослано предисловие о тревогах писателя за судьбы окружающего мира. Второй раздел сборника разнообразен по материалу и тематике: рассказы и повести о любви, поиске жизненного пути, красоте доброго поступка, самоутверждении подлинном и мнимом. Сюда же вошли две повести, посвященные малоизвестным событиям исторической жизни России.
Книга Ю. Нагибина посвящена делам и заботам, нравственным поискам, радостям и печалям людей сегодняшнего мира в нашей стране и за рубежом. Автор продолжает разрабатывать свои постоянные темы: художник и время, истоки творчества, судьба военного поколения…
Статья отражает размышления автора о проблемах жанра рассказа в русской советской литературе.
Синегория, берег, пустынный в послеполуденный час, девчонка, возникшая из моря… Этому без малого тридцать лет! Книга, по которой был создан известный детский жудожественный фильм "Девочка и Эхо" (1964г)
СОДЕРЖАНИЕ Нас было четверо Связист Васильев Переводчик Ваганов Трубка Комаров Зимний дуб Слезай, приехали… Ночной гость Четунов, сын Четунова Последняя охота Молодожен Веймар и окрестности Вечер в Хельсинки Бой за высоту Путь на передний край Ранней весной В апрельском лесу Человек и дорога Туман Эхо Послесловие В.Дорофеева.
В Америке мне здорово повезло, меня все время приглашали в гости. И моих товарищей по туристской группе тоже часто приглашали, но, пожалуй, не так часто, как меня. Я, наверное, мог бы каждый день ходить в гости, если бы захотел. Но в том-то и дело, что мне не очень этого хотелось, вернее сказать, довольно быстро расхотелось. А поначалу — врать не стану — я охотно принимал приглашения. Разве увидишь где человека так интимно, приближенно, без прикрас и без холодка официальности, как в домашней обстановке? Это не банкет, не прием, не встреча в редакции, где все заранее расписано, и каждый играет положенную роль. У себя дома человек, пусть и не будет весь нараспашку, но и не застегнут до самого горла. Родные стены располагают к непосредственности, доверию, мягкой улыбке. Так, во всяком случае, мне казалось.
Вся беда в том, что у Есио Танака, переводчика, слишком велико профессиональное самолюбие. Не поняв какого-либо слова, он никогда не переспросит. Он или напустит тумана в свои табачные глаза и промолчит, или ляпнет что-нибудь невпопад. Танака-сан не понимает, что одно дело переводить стихи и прозу, а другое — живую речь. Он считает, что в совершенстве владеет русским языком — и литературным, и разговорным, и боже упаси в этом усомниться! Недоразумения у нас начались, когда еще он приглашал меня по телефону выступить на кафедре филологии университета Вакуда перед студентами и аспирантами. К тому времени я по горло был сыт официальными встречами, форумами, симпозиумами и мечтал о простом человеческом общении, чтобы хоть немного приблизиться к интимной жизни страны.
Как все самое важное в жизни человека, это началось просто и обыденно — с мелкого хамства. Целую неделю работал он над радиопередачей, рылся в своем неприбранном архиве, напрягал старые, но все такие же синие глаза над вылинявшими чернилами старых писем, просиживал по восемь часов за столом, преодолевая слабость и недомогание: июнь начался жарой, а частые, но короткие, неосвежающие дожди превратили густо заросший участок дома отдыха в парную.
Лет двадцать тому назад я написал рассказ «Чужое сердце». Рассказ заинтересовал читателей, а в критике удостоился кислой усмешки: мол, сентиментальная мистика. Натолкнула меня на этот рассказ первая, считавшаяся удачной операция по пересадке сердца, сделанная профессором Бернаром. Больной прожил с чужим сердцем несколько месяцев, что доказало практическую возможность такой операции: человеческое сердце приживается в чужом организме. Ну, а почему бы ему не прижиться, если приживаются почка, глаз? Сердце такой же орган, и ничего фантастического в его трансплантации нет. Но последнего никак не принимало мое собственное старое, изношенное, пробитое инфарктом сердце. Я настолько пропитался поэтическими предрассудками, возводящими сердце в некий священный чин, что меня прямо ужас охватывал при мысли о новом торжестве науки, которое в недалеком будущем станет заурядным методом лечения.
Как-то так получилось, что Москва с присущей ей беспечной щедростью уступила Пушкина Петербургу. И Пушкин пришелся там ко двору. Конечно, не к царскому двору, тут дело сразу не заладилось — с золотых лицейских дней юный и дерзкий Пушкин навлек на себя монаршее неудовольствие, а к большому общему двору российской столицы, включавшему людей разных сословий, разного чина и звания, но объединенных тем, что все они были читателями и почитателями Пушкина. «Надменные потомки известной подлостью прославленных отцов» травили Пушкина, а прощаться с ним пришел весь город: чуйки, поддевки, чиновничьи и студенческие шинельки «на рыбьем меху» — среди них терялись бобровые воротники, серебрящиеся «морозной пылью» светских петербуржан.
У меня еще никогда не было такой печальной командировки: казалось, я разъезжал по гигантскому кладбищу людей и механизмов. В шурфах и заваленных шахтах истлевали трупы комсомольцев, героев донецкого подполья, шахтеров, не пожелавших работать на гитлеровцев, и просто жителей Донбасса, виновных в том, что они родились на советской земле. В земной глуби покоились мертвые шахты, а на поверхности громоздились железные останки паровозов, машин, подъемных механизмов, каменные скелеты заводов, домов, целых городских кварталов. Остроконечные терриконы, мертвые вдвойне, походили на могильные курганы, вонзившие в зеркально-зеленое небо ранней весны острые конусы своих вершин.
В настоящий сборник входят все произведения Юрия Нагибина, посвященные мастерам культуры разных времен и народов, начиная от старшего современника Шекспира, английского поэта и драматурга Кристофера Марло, мятежного протопопа Аввакума и просветителя Тредиаковского до Рахманинова, Бунина, Иннокентия Анненского, Хеменгуэя и Имре Кальмана.
Он любил всех своих учеников. И все они любили Его. Но лишь одному из них Он доверил исполнение предреченного свыше — тому, который навеки стал наособь, ибо возлюбил Его сильнее жизни, чести и души спасения…
Впечатления советского писателя от путешествия по Индии.
Все понимали, что это конец, и быстрее, отчетливее всех это понял, как всегда, Гитлер. Он победил вопреки очевидности, глава истории, начатая им, не кончится с физической смертью зачинателя. Надо доиграть свою собственную игру, чтобы хорошо, достойно, даже величественно шагнуть в вечность, и Ева хотела войти в историю с гордо поднятой головой, как его жена…